Несколько солдат с автоматами на груди в замызганных плащ-накидках без особого интереса прислушивались к разговору. Командир БАО развернул карту, вместе с капитаном они склонились над нею. Как выяснилось позже, ехать прямо было нельзя: немцы перерезали дорогу в нескольких километрах за деревней — приходилось поворачивать в объезд.
Федор не заметил, как одна из медичек подошла к нему.
— А вы отчаянный, лейтенант, — услышал он. — Не боитесь подорваться?
Она наступала точно в его следы, ей приходилось высоко поднимать ноги.
— Здесь должны быть только противотанковые мины — под человеком они не взорвутся, — объяснил он, повернувшись на голос.
Только сейчас он разглядел ее. Разрумянившаяся от утренней свежести, Шурочка возбужденно глядела вокруг. Похоже было, что ее забавляло решительно все: она с одинаково веселым выражением смотрела и на незнакомого лейтенанта, и на дотлевающие останки домов, и на грязь, медленно заполняющую следы от сапог… Развалины покинутой деревни, где ненадолго остановилась колонна, были закутаны ранним туманом, смешанным с дымом.
Возможно, приведись Копылову встретить Шурочку в другой обстановке, он не был бы поражен так сильно, как тогда.
— По машинам! — прокричали команду.
Много часов еще колонна пробиралась по скверным дорогам. Рассвет никак не мог попасть внутрь через крохотное окошко, напрочь захлестанное грязью. В полутьме лицо Шуры едва угадывалось. Федор не отрываясь глядел на него. Лучше всего мечтается в пути, даже если ехать приходится в переполненной машине по отвратительной тряской дороге. Все, что придумывалось Копылову, все его фантазии были наивными и несбыточными — он и сам признавал это, но настроиться иначе не мог.
Потом остановились посреди жилой деревни. Правда, и здесь под колесами была та же загустелая хлябь, но смотрелась деревня веселее: не было запустения, дома стояли целые, и изо всех труб кверху тянулись столбы дыма. Бабы и ребятишки, приплюснувшись носами к окнам, глазели на приехавших солдат и офицеров.
…В том селе батальон простоял больше двух месяцев. С Шурой Копылов виделся редко, а проявить к ней интерес открыто, начать ухаживать за нею у него не хватало решимости. Он подглядывал за ней издали, скрытно, как влюбленный шестиклассник. Оля Зайка, штабная машинистка, первая раскусила его тайну. Она же постаралась «открыть глаза» наивному лейтенанту, и выложила Копылову все, что знала про Шуру Чабанец — вовсе даже не мало. Убедиться в правдивости слухов было нетрудно, кое о чем Копылов и сам начал догадываться. И он возненавидел Шуру, будто она в самом деле была виновата, что оказалась совсем не такой, какой он мысленно представлял ее. Впрочем, это не мешало ему оставаться влюбленным в нее, и бывали минуты, когда он решительно отвергал все сплетни про нее, готов был не верить ни одному худому слову.
В летнюю пору клубом служил сарай: он был просторней любой избы. Под матицей на крючке висела мощная лампа с рефлектором. Свет от нее четким овалом бил книзу, даже воздух посредине сарая накалился. Зато по углам все пряталось в тени, а под крышей скопился купол из тьмы. В клубе собирались летчики и техники из авиаполка; из БАО приходили медички, девчата из роты связи, свободные от дежурства, да вольнонаемные из отделов. Больше было женщин из местных — вдовушек и солдаток.
Шура Чабанец тоже была здесь, она танцевала с молоденьким летчиком-майором, едва ли года на три старше Копылова. Федор не один раз попался ей на глаза, но Шура то ли не замечала его, то ли не узнала. Когда он поздоровался с нею, она безразлично кивнула ему. Майор, хоть и не знал Копылова, снисходительно улыбнулся лейтенанту, как человек совершенно уверенный в своей удаче.
Про Катерину Федор забыл, но она сама отыскала его. И он обрадовался ей: ему хоть стало с кем разговаривать и танцевать. Он был особенно внимателен к ней, словно бы в отместку Шуре Чабанец, хоть та и не замечала их обоих.
Старший лейтенант Гамаза, начальник клуба, крутился в самой толчее. Он был знаком решительно со всеми, едва успевал пожать руки да справиться: «Як делы?» Быть веселым и улыбающимся давно стало его всегдашним и непременным свойством. Отчасти, правда, он и по натуре был таким. У Гамазы был единственный недостаток: он не терпел в клубе никаких внеплановых развлечений. Едва он замечал, что многие парочки начинают хорониться в темных закутках, как тотчас придумывал новую затею, в которой должны участвовать все. Впрочем, и самые новые из забав Гамазы повторялись ежедневно.
