Мост был обрушен, но можно было перебраться на другую сторону по балке. Шурочка, раскинув руки в стороны, первая перешла на тот берег. Копылов еле сумел перевести за нею тяжелый мотоцикл. Отсюда уже было недалеко. Показалась кирха, ее острый шпиль поднимался над рощей и домами. Шурочка попросила свернуть влево к четырехэтажному зданию, расположенному посреди парка. Здесь размещался эвакогоспиталь. По аллеям в синих халатах и хлопчатобумажных пижамах бродили выздоравливающие.
Шура спрыгнула с сидения и побежала по аллее к центральному входу. Раненые смотрели ей вслед. Федор прислонил мотоцикл к ограде, достал из кармана пачку немецких сигарет под номером.
Шура долго не появлялась. Он закурил вторую сигарету. Трое солдат на костылях приблизились к нему.
— Разреши сигарету, старшой, — попросил один из них, по праву раненого панибратски опуская полное звание офицера.
Копылов протянул пачку. Каждый вытащил по две сигареты: одну прикурил, вторую, про запас, спрятал за ухо.
— Летчик? — спросил один, уважительно кивнув на петлицы Копылова.
— Не совсем, — заскромничал Федор. Он не выдавал себя за настоящего авиатора, как многие офицеры из БАО.
— Лежит тут один обожженный и нога прострелена. На сорок шестом вылете подфартило. Больше уж поди не придется: говорят, до Берлина рукой подать. Мы свое, считай, оттрубили.
— Оттрубили, — подтвердил Копылов рассеянно. Он разглядел Шурочку в конце аллеи. Она склонилась над инвалидной коляской на велосипедных колесах. В ней сидел раненый, выставив перед собой на тележке загипсованную ногу. Больше Федор не слышал, про что говорили солдаты. Он смотрел, как по дорожке катилась коляска и раненый ловко управлял ручными педалями, а Шурочка не отходила от него. Федор был уверен, что это и есть тот самый летчик, с которого он сдирал тлеющую куртку.
Наконец, они расстались. Раненый пилот махал Шурочке рукой. Она вприпрыжку бежала по аллее и радостно приветствовала встречных раненых, которые нарочно собрались здесь и расселись на скамейках, чтобы посмотреть на нее.
У ворот она остановилась и последний раз помахала всем. Копылов начал заводить мотоцикл.
— Я ведь скоро, правда? — счастливо улыбаясь, спросила Шурочка.
— Ты к нему приезжала?
— К нему, — сказала она, перестав улыбаться.
Он дождался, когда она уселась, и рванул с места. Выехав на прямое шоссе, вцепился в руль и прибавил газу. Шурочка молчала, только судорожно стискивала руки, когда взбесившийся мотоцикл подскакивал на выбоинах.
Он сидел в своей каморке и перечитывал последние письма из дому и от знакомых ребят, с которыми только недавно наладил связь. Из них кто так же, как он, служил в армии, кто был демобилизован по ранению. И хоть у всех у них судьба сложилась по-разному, общим было то, что все чего-то ждали от будущего, которое настанет сразу после войны.
В открытое окно донесся детский голос, что-то кричавший по-немецки. Федор высунулся наружу. Знакомый мальчик в вельветовой курточке бежал по дорожке между кустами яблонь, задрав голову кверху, должно быть, гнался за бабочкой или жуком — Копылову не было видно. Тропинка, посыпанная розовым гравием, круто отворачивала влево, но мальчик так разогнался, что не мог ни переменить направление, ни остановиться — высылался в рост и проехался по земле. Восторженный крик враз осекся, сменился судорожным плачем взахлеб. Копылов не стал спускаться по лестнице через захламленный нижний этаж — выскочил из окна. Мальчишка услыхал шаги и поднял лицо. Не то от испуга, не то от удивления перестал реветь, только слезы продолжали еще блестеть на перепачканном лице. Копылов присел возле него на корточки. С минуту оба они, взрослый мужчина и ребенок, рассматривали друг друга. Мальчик на время забыл про боль, в светлых глазах его притаилось любопытство и настороженное ожидание.
— Вот видишь, можно и не хныкать, — сказал Копылов.
Лицо мальчика просветлело, губы, надломленные выражением недавней боли и обиды, расправились в щедрой улыбке. Копылов поднял его с земли. Одна коленка была сильно расцарапана, и мальчишка, увидев кровь, опять скривился.
