Они еще не кончили засыпать огненную дорожку, как очередной истребитель пошел на посадку. Бойцы врассыпную удирали от него — можно было подумать, что самолет атакует их.
Истребитель, брошенный на краю поля, все еще горел. В пламени четко обозначился каркас фюзеляжа и отставленные кверху шасси, как откинутые ноги мертвой птицы.
Кровь узкой полоской проступила сквозь нижнюю рубаху и мокрую гимнастерку. Рану начало саднить. Копылов, огибая летное поле, побежал к санитарной машине. Там уже стояла штабная полуторка, и Вика обкладывала примочками обожженное плечо и руку Багнюка.
Летчик, затихший, лежал на раздвижных носилках, выставленных прямо на землю, в тени машины — внутри будки была нестерпимая жара. Он весь был перебинтован и накрыт простыней. Только голова и лицо остались нетронутыми, да и то на правом виске ожог обозначился сыпью мелких пузырьков. Шура, присев возле раненого, поддерживала одной рукой его голову, другой давала ему пить из эмалированной кружки. Он уже напился досыта, но продолжал цедить воду через стиснутые губы и удивленно смотрел в склоненное над ним Шурино лицо. Потом отодвинул кружку и улыбнулся ей. Он уже примирился с ранением, входил во вкус своего нового положения и с удовольствием принимал заботы хорошенькой медицинской сестры. Чистое свежеобмытое лицо его медленно начинало бледнеть от потери крови.
Копылов с пронзительной ревностью смотрел, как раненый летчик стиснул ладонями Шурину руку и она не отнимала ее. Вика йодом смазала Копылову царапину на груди и трижды обмотнула бинтом. Он поскорее натянул на себя рубаху и гимнастерку, чтобы Шурочка и летчик не увидали, какая незначительная рана у него — мог бы и не приходить на перевязку.
— Ого! Кто это тебя так разукрасил? — спросила Шура, увидав Копылова.
— Это? — Вика пальцами коснулась подглазья Федора.
Только сейчас он почувствовал опухоль — это была метина, которую ему оставил пилот, когда они барахтались.
— Стукнулся невзначай, — объяснил он, не желая говорить правду.
— Готово, — Багнюк откинул задний борт машины. Помятая, наспех отжатая гимнастерка облепила его плечи. Из-под распоротого левого рукава выглядывал наклеенный пластырь.
Вдвоем с Копыловым подняли носилки с летчиком в кузов.
— Я поеду сопровождать, — решила Шура. — Ты подежурь одна, Вика. Мы скоро — через полчаса вернемся.
— Не успеем за полчаса, — заспорил Багнюк, усаживаясь в кабину. — Почти двадцать километров, да еще мост разбомблен, крюк будем делать — считай: сорок.
— Ну, через час вернемся! — рассердилась Шура. — Подсади.
Копылов помог ей запрыгнуть в кузов.
Полуторка запылила по краю летного поля, выезжая на шоссе.
Федор невнимательно брел через поле и попал не туда, где был штаб — в деревне все усадьбы были похожи одна на другую. В глубине сада, весь спрятанный в зелени, виднелся небольшой домишко. Под домом — гараж, в нем стоял исправный мотоцикл. Ограда была повалена, и на земле отпечатались следы гусениц.
На нижнем этаже было перебуторено, пол и подоконники засижены голубями. На втором этаже — туда вела внутренняя деревянная лестница — находилась всего одна комната. Зато в ней почти ничего не было тронуто, даже зеркало в гардеробе уцелело.
Видимо, в комнате и прежде жил мужчина: на столике лежала пачка лезвий для безопаски, в алюминиевом стаканчике — необмытая кисть с присохшей мыльной пеной, на полу валялся старый журнал мод, и у одной хорошенькой манекенщицы цветным карандашом были подрисованы усы.
В зеркале Копылов увидел, что синяк под глазом стал разноцветным, а гимнастерка во многих местах прожжена до дыр, будто обрызгана кислотой.
Его старая, зимняя, гимнастерка осталась среди вещей Катерины.
Солдаты из взвода Игумнова и отделения маскировщиков обедали в саду, примостив под яблонями самодельный стол из досок. Катерина подавала миски с борщом через открытое окошко. Мальчик и девочка вертелись тут же посреди солдат. Пожилой боец, которого утром за что-то распекал старшина, вытянув под стол сухопарые ноги с тощими икрами под накрученными обмотками, учил пацана русским словам:
— Хлеб, каша…
— Хлеб, каша, — повторял тот, улыбаясь.
