Американец лет тридцати, откручивая проволоку, направился к их столику. Второй, помоложе, шел за товарищем, уставившись светлыми глазами на Шурочку. Оба подчеркнуто вежливо раскланялись, старший начал говорить.
— Пан офицер говорит, что они американские летчики — перегоняли самолеты для русских, — перевел поляк. — Они благодарны судьбе, что она в столь суровое время подарила им эту встречу. Они предлагают тост, пани, за вашу ослепительную красоту, и мужество славянских женщин, участвующих в войне.
Переводя чужие слова, хозяин истово улыбался Шурочке, показывая всем своим видом, что сам готов присягнуть во всем, что сказано.
Хлопнула пробка, американец разлил вино в пять бокалов.
— Скажите им спасибо, я тоже рада встрече с союзниками, — сказала Шура взволнованно.
Хозяин поднял бокал.
— Позвольте, пани, и мне выпить за вас. Поверьте, пан офицер, — прибавил поляк для Копылова, — вам не будет зазорно чокнуться с Владиславом Ставинским. Владислав Ставинский — это я. Ставинский был участником восстания: в моем подвале хранилось не только вино, но и оружие, которым мы били наших общих с вами врагов.
— Это он правду брешет, — подтвердил артиллерист. — Давеча бумагу приносил — наша комендатура выдала — там про это написано.
— Владислав Ставинский пред войной был в других странах, — продолжал поляк, воодушевясь от поддержки, — поверьте Ставинскому: краше славянских женщин нету.
Капитан поднял стакан с водкой, подмигнул Шурочке по-свойски, как русский русской.
— За вас! — и весело крикнул американцам: — Олл райт!
— Олл райт! — любезно согласились те, и выпили. Тотчас они заторопились, надели свои кожаные куртки на молниях, раскланялись с Шурочкой и вышли, отсалютовав на пороге остальным.
— Славные парни, — еще раз восхитился чуточку хмельной капитан.
Копылов, испытывая щемящую остроту нежности, смотрел на Шуру, в молчании допивающую вино.
Черные скелеты домов уплывали в сумрак. Федор не представлял, где среди этих пустынных развалин ютятся немногие из уцелевших варшавян. Детский плач негромко доносился из городских потемок.
Миновали КПП, и он пересел в кабину. Солнце багровым диском остывало на горизонте. Оно уже не отбрасывало теней. Асфальт прихватило тонкой ледяной коркой. Багнюк вел машину осторожно.
— Баллоны лысые, может закюветить, — объяснил он.
Шурочка, откинув голову на спинку сидения, то ли дремала, то ли замечталась, Федор сидел прижатый к дверце. Стекла в ней не было, вместо него вставлена фанера. Она приходились неплотно и сквозь щели сильно сквозило.
— Тебя не продует? — спросил он. Распахнул на себе шинель и попытался накрыть Шуру.
Она растерянно отбросила его руку.
— Не нужно, — утомленным и недовольным тоном попросила она.
Больше он не решался приставать к ней и сидел тихо.
Шоссе не было видно далеко вперед — оно прибавлялось понемногу из глубины затихающего к ночи простора.
В том месте, где шоссе петлей по склону огибало лесистый холм, внезапно напоролись на выставленный недавно дорожный пост — утром его еще не было. Часовой с автоматом перегородил дорогу. Позади него двое солдат в рабочей одежде — ватниках без погон — устанавливали временный шлагбаум. Над красноватым глинистым срезом у полотна шоссе смутно возвышался неразрушенный дзот, поставленный в этом хитром месте еще немцами. Должно быть им пришлось бросить его без боя. Сразу за кюветом на скосе холма приткнулась будка — дощатый вагончик. Внутри него топилась печь. В распахнутую дверь виднелся тусклый свет коптилки. Офицер с повязкой на рукаве не спеша направился к задержанной машине. Копылов открыл дверцу и вышел на подножку. Офицер на ходу давал распоряжения двум солдатам, следовавшим за ним на полшага позади.
— Груженая, товарищ капитан, — доложил часовой подошедшему.
Тот растерянно глянул в документы, протянутые Багнюком, и не читая возвратил их. Запрыгнул на подножку с другой стороны от Копылова и осветил кузов фонариком.
— Ерунда, — решил он, повертываясь к часовому. — Всех делов: пять минут выкатить, пять минут закатить назад. Не задерживать только со срочным грузом — с боеприпасами. — Потом ненадолго осветил Копылова и сразу отвел луч в сторону. — Приказано останавливать все грузовые машины: каждая должна сделать два рейса на карьер за гравием — ремонт дороги. Распоряжение начальника тыла фронта, — разъяснил он.
