Ну вот. Стали мы с ней уже эту заветную черту переходить. И чувствую я, пахнет чем-то от нее неприятным… Мучился я с этим долго. И она-то ведь, понимаю, не виновата. Но и меня с этого запаха воротит. Мелочь вроде, а и не попрешь против нее. Так? В общем, расстались мы. Я все как бы холоднее становился, а потом вообще пропал. Зубами скрипел, так к ней хотелось. А вспомню запах – и не могу.
Так года три прошло. Ничего у меня с другими не получалось. Пластинку «Маленький цветок» купил…
Пошел как-то к матушке на день рождения подарок присмотреть. Зашел в косметику на Невском, думал, может, духи какие. Чего еще-то, верно? Народу!.. Спрашиваю – розовое масло дают. Взял и я одну пробирку. Вышел на улицу, поднес к нюхалу, и… чуть меня кондрат не хватил. Клавка-то моя розовым маслом душилась.
Я – к ней. Люблю, и все такое… «А чего же раньше-то думал?» Мычу что-то. Что я ей, про розовое масло объяснять стану?
Когда Филя заговорил про неприятный запах, Андрея все подмывало рассмеяться, и он с трудом удерживал на лице сочувственное выражение. Но, в общем-то, история вышла трогательная, как и все такие истории. Он даже почувствовал к Филе родственную жалость и раскаивался уже, что соврал про себя.
А Клава его, может, она на Барбару Брыльску была похожа?
– Да, такие дела… Ты ее так больше и не видел? – спросил Андрей.
– Кого? Клавку? – засмеялся Филя. – Да я ее каждый день вижу. Я же тебе про жену рассказывал. Ты, что, п о л я н а? Нашел же, нашел я свою любовь, будь она неладна. Но ведь когда мучился, только тогда, кажется, и любил ее по-настоящему. Так уж мы устроены… Нет, я не спорю, когда-нибудь, возможно, люди и придумают, что делать с этой любовью… Жаль только, жить в эту пору прекрасную…
Андрей шел по улице и, потирая гудящие виски, повторял: «Каждый день, каждый день… Он видит ее каждый день».
У всех романтических историй один конец. Он и не ждал от Фили никакого продолжения. Была баба – и нет, вот ведь она, история. Вся история. А оказывается, нет, не вся.
Какую простую мысль подкинул ему гроссмейстер. Вот тебе и классический вариант.
Каждый день. Какого же еще можно желать счастья? Распахнутая радость – поздороваться с утра. Этой радости ведь и у него никто не отнимал. Он мог видеть Сашу каждый день, и теперь может ее увидеть – хоть завтра.
Он шел по ночной улице и смеялся. Белая ночь лепила серебристые шатры ив на пустыре. Над головой, дотлевая сиреневыми звездами, тихо гудели фонари. Проходящие мимо женщины смотрели на него. Андрей машинально искал среди них Сашу и даже несколько раз оборачивался на ее голос.
С Невы подуло свежим теплым ветром. Казалось, они расстались с Сашей только утром, и теперь ему снова не терпелось увидеть ее.
Мостовая просыхала после дождя серыми пятнами. В лужах, как в разбросанных кем-то зеркалах, было заключено по мерцающему куску голубоватого неба. Только отставшая от стада пасмурная туча стремительно перемещалась из одного зеркала в другое.
Он не заметил, как пришел к Тараблину. Тот открыл ему в трусах и майке, заспанно почесывая грудь.
– Привет!
– Привет, – не сразу отозвался Тараблин. Они уселись на кухне. Тараблин включил для обогрева газ и спросил:
– Ну что?
– Я вот что хочу спросить у тебя, старик, – с рассеянным весельем спросил Андрей, – почему поэты называют луну глупой?
– А чего она пялится, – зевнув, ответил Тараблин.
– Чушь. Луна – это глаз неба, – вкрадчиво продолжал Андрей. – Небо одноглазо. Его любить и жалеть надо.
– Если тебе некого жалеть, я подарю тебе дворняжку.
– Мне есть, кого жалеть. Есть, друг ты мой, – тихо сказал Андрей. – Ты мне веришь?
– Верую! – пробасил Тараблин.
ВСЕ, ВСЕ СУЩЕСТВО ЕГО ГОВОРИЛО: «Ну вот, наконец-то! Вот и здравствуй, здравствуй, здравствуй!..» И только глаза все еще не могли привыкнуть к новой Саше. С победным узнаванием он иногда оборачивался на птиц в окне – все знакомцы, словно это мальчишки сговорились объясняться при помощи свиста. Все то же, и он тот же, и только Саша изменилась… Она стала… Вот именно – она стала.
Он лишил себя расти и стариться вместе с ней, сам у себя отобрал счастье видеть, как время разгримировывало Сашину молодость. Без него высеивались морщинки, менялся рисунок лица, выпрямлялись завитки желтеющих волос… Без него создавалась эта такая умная, такая понятная, такая горькая красота женщины, которую он никогда не переставал любить. Как бы ни были они счастливы теперь, этого уже не поправить.
