Но на базар захаживал. Покупал траву. Чего только люди, оказывается, не едят. Даже цветы настурции едят. Ему предлагали. Но от настурции он отказался.
Описывая мрачное состояние героя, мы ни словом не упомянули о Саше, и может сложиться впечатление, что о Саше он в это время и не думал.
Это не так… Он главным образом о Саше и думал. Даже, может быть, только о ней одной. Но определить как-то свою мысль или хотя бы просто выделить ее из ряда боялся, чувствуя инстинктивно, что она – главная. А поэтому ходил вокруг кругами, отвлекал сам себя, возможно, специально даже напускал на себя помрачение и наводил сатиру на жизнь.
Правда, в последнее время стало ему казаться, что есть в кружении по ее топям какой-то порядок, что он с неизбежностью должен был пережить это, а может быть, и каждому суждено пройти чрез этот ливень тоски.
И ожила в нем вечная надежда путника, что человеческий след выведет.
Так или иначе, но почувствовал он в себе особую раскованность, а в своем еще недавно лишенном смысла существовании – ритм. И еще – возродилась в его душе готовность. Не к чему-то готовность, а вообще. Есть такое состояние.
Поэтому, в частности, когда шел он однажды вечером домой и увидел горящий свет в припозднившемся пивном ларьке и остановился, колеблясь: выпить ему пива или не стоит, и заметил, что кто-то из очереди делает ему знаки, то и не подумал, что знаки эти относятся к кому-то другому, и не прошел мимо, и не встал в конец очереди, а подошел к тому, кто, может быть, его звал.
Им оказался незнакомый старик. Пиджак его был надет прямо на тельняшку, шея, коричневая, дряблая, открыта, в руках – банный портфельчик. И причесан он был аккуратно, как будто и правда из бани или из парикмахерской.
– Вставай, земляк, не робей, – сказал старик.
Он взял впереди старика пиво и отошел. Вскоре подошел старик, встал с ним рядом.
– Пиво брусникой пахнет.
Андрей однажды сам почувствовал, что пиво пахнет иногда брусникой, но уже забыл об этом, а сейчас вот, услышав от старика, обрадовался и задержал глоток во рту – правда, пахнет.
Старик ему нравился.
– Вы знаете меня? – спросил он.
– А ты, значит, меня не признал? Я думал, признал. Я-то многих своих клиентов в лицо помню. В бане на Обуховской мылся?
– Но это когда было! Я же еще пацаном был.
– Не-ет, – улыбнулся старик. – Потом тоже приезжал. Курточка еще вельветовая у тебя была.
И он действительно вспомнил, что долго еще ездил в эту баню по старой памяти, когда уж и ванная была дома. И курточку вельветовую вспомнил. Ай да старик!
– А вы банщиком там были?
– Ну.
– Помню! – соврал он радостно.
– То-то. Я уж восемь лет на пенсии и то помню. Инженеришь?
– Нет, учителем работаю.
– Понятно.
И снова к нему пришло чувство, что все, что с ним происходит в последнее время, имеет какой-то скрытый смысл. Старик этот недаром выплыл к нему из белых сумерек. То есть это сам он, конечно, перед ним выплыл. Но суть не в этом. Такие старики всегда появляются, когда надо. Классика русской литературы.
Он вглядывался в старика, пытаясь угадать, как того зовут. И остановился почему-то на Тимофее Лукиче. Только после этого спросил:
– Как вас зовут?
– Wie heist du? – почему-то по-немецки повторил старик. – Тимофеем Лукичом меня зовут.
– Правда? – почти вскрикнул Андрей.
– Твоего вот имени не знаю.
– Да откуда же?… Андрей.
– Ну, давай тогда, Андрей, выпьем за встречу. – Андрей почувствовал: старик боится, чтобы он ему не отказал.
– Прямо здесь? – спросил он.
– Зачем? У меня в сауне приятели работают. Пристроимся.
Ему было удивительно, что старик, шедший рядом с ним, тоже, наверное, помнил их двор, и Сашин барак. И ведь в той же бане он был, в которой они стояли с Сашей друг перед другом как херувимы.
Понимал он, что наличие там старика вовсе еще не говорит о какой-то его причастности к их с Сашей отношениям, а в то же время чувствовал, что он как бы и причастен, и посвящен в это не меньше их обоих.
Андрей представил, что сейчас неизбежно надо будет о чем-то говорить, рассказывать, может быть, свою жизнь и вообще вести себя так, словно у тебя душа нараспашку. В этом, возможно, и есть главный смысл подобных встреч со стариками в классических образцах: разговориться, выплакаться… Мол, сам, дружище, понимаешь: влюбляются женщины в несчастных, а мужьями делают благополучных. Все обжигаемся. Еще Аристофан говорил… Что он там говорил? Неважно. Надо только попасть на верную волну.
