«Я устроен так, — говорит он, — равно как и многие мои товарищи, что предпочитаю пить после еды, чем до нее.
И я не люблю есть у себя дома: это дорого и скудно. Я лучше угощусь в жилище достойного человека за три смешных слова, которые сказал ему, чем у себя за три су. Я никогда не покупаю дурной еды, когда мне рады даром предложить хорошую.
Мне не по душе судиться с бедняком: ведь если его и приговорят к штрафу, ему будет нечем его оплатить. Не по душе мне судиться и с богачом: ведь это может дорого обойтись мне. Точно так же я никогда не дерусь с тем, кто сильнее меня — это было бы безумием, ни с тем, кто слабее — это было бы низостью, ни с равным мне — ведь убью я или буду убитым, что мне с того толку. Ну дам я ему добрый пинок, а он мне в ответ четырнадцать.
Не люблю детей — ни больших, ни маленьких, ни средних. Маленький грязен, и его надо растить; большой желает воевать с отцом и матерью; средний слишком часто дома.
Я не покупаю птиц, чтобы сажать их в клетку и слушать летом их пение: я с удовольствием слушаю пение соседских и делаю это бесплатно.
Я больше не покупаю борзых, чтобы травить зайцев. Зайца вместе со шкуркой я могу купить за восемнадцать денье; если посчитать, во что мне обойдется борзая, самый завалящий заяц станет мне в двадцать су, к тому же меня возненавидят все владельцы кроличьих садков и все, на чьих землях я буду охотиться.
Меня часто спрашивают, почему я не экономлю. А зачем мне экономить? Пока я здоров, у меня будет достаточно денег; если я заболею, меня станет кормить моя болезнь. Сколько у вас есть, во столько вас и ценят; сколько вы сделаете добра, столько сделают и вам; но сколько вы сбережете, столько потеряете — ведь если дети у вас хорошие, им всегда будет довольно, а если дурные, то все, что вы им оставите, пойдет прахом.
Есть тринадцать видов низости, двадцать четыре вида хороших манер, четырнадцать способов судиться, тридцать пять способов болеть, семнадцать способов безумствовать, пятнадцать способов пьянствовать, тринадцать способов бриться, одиннадцать способов носить шелковую одежду, девять способов надевать перчатку. Я мог бы описать вам их все. Но есть двенадцать способов поститься, которые я хотел бы вам описать, и я вижу из них лишь два, которыми Бог будет доволен. Вам хорошо известно: если христианин постится, потому что болен, Бог не будет ему за это признателен. Когда он постится из скупости — это второй способ. Когда он постится, боясь растолстеть, — это третий. Когда он постится, чтобы в другой раз поесть лучше, — это четвертый. Когда он постится из тщеславия и напоказ — это пятый. Когда он постится из-за безденежья — это шестой. Когда он поставил свой обед вариться и, увидев, что к нему идут люди, которые ему не нравятся, прячет его, пока они не уйдут, — это седьмой. Когда он постится, ожидая прихода гостя, — это восьмой. Когда он постится, соблюдая диету, — это девятый. Когда он постится, потому что его принуждают, — это десятый. Эти десять видов поста никакой радости Богу не доставят. Но есть два, которые ему нравятся. Вот некто приготовил свой обед и спрашивает жену: "А кто сегодня с нами обедает?" — "Не знаю", — отвечает жена. "Так я пойду поищу гостей", — говорит муж. И прежде чем сесть за еду, он собирает приятную компанию. Вот прекрасный и хороший способ поститься. Другой же станет поститься, чтобы угодить Богу, боясь греха обжорства и пьянства. Он также весьма хорош.
Я не видел, чтобы богатые женщины обращались к религии кроме как по глупости или из скупости. Бедные к ней приходят в надежде, что им помогут богатые; клирики — чтобы добиться епископства или архиепископства; якобинцы и кордельеры — из тонкой хитрости: приняв обет бедности, они становятся богаче, чем прежде.
Тот, кто богат и отказывается от своего богатства, — дурак. Лучше бы он делал добро на свои деньги, чем отдавать их другому, который найдет им дурное применение.
Я не знаю, как вести себя в этом мире. Вот на углу улицы, в воскресенье после обеда, сидят человек тридцать вилланов. Кто бы ни прошел мимо, будь то самый благовоспитанный и безупречный человек в мире, ему все равно перемоют косточки, и он услышит насмешки. Я смотрю на них и здороваюсь: "Храни вас Бог, сеньоры", — говорю я им. Они отвечают мне: "Благослови вас Бог!" Но добавляют: "Он словно жениться на нас намерен, так он на нас смотрит". "Конечно, — говорит другой, — будь у него на пути колодец, он бы упал в него, если так смотрит по сторонам". В другой раз я прохожу мимо них, не смотря на них и не здороваясь. "Будь я проклят, — говорят они, — если вот этого прохожего сочту сыном достойного человека: это, наверно, вор".
