Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - страница 51
Для придворного, который и в костюме, и в манерах, и в чувствах стремился к утонченности, виллан воплощал все самое презренное, и, разумеется, поэты, насаждавшие в высшем свете идеал изысканности в искусстве и сердечных делах, для контраста с удовольствием описывали деревенскую грубость. Однако порой рыцари и салонные поэты пытались создавать картины крестьянской жизни, которые не выражали бы откровенного презрения к вилланам. Отсюда возник поэтический жанр, который называют пастурелью[181]. Но не надо искать в пастурелях замыслов, чем-либо напоминающих идеи буколических поэтов XVI в. и более поздних времен, внесших в сцены своих пасторалей столько идиллической приятности. Пастурели XIII в. всегда выводят пастухов в комическом виде. Они изображают своих персонажей в нелепых нарядах, с бритыми головами, в латаных гамашах и в башмаках, ушки которых падают им на ступни, в рукавицах без большого пальца, выряженными как шуты и безмерно гордыми, когда они щеголяют в полосатых коттах навыпуск или в «юбочках из клиньев», стянутых белым кожаным поясом, по последней моде бокажа[182]. Их любимое развлечение, когда они веселятся на лугу — музыка; но какая музыка! Их инструменты — не виола и не сито-ла: это волынки, дудки, фретели, флажолеты, свирели. Перечисленного довольно, чтобы представить, какого рода звуки из них извлекали: пронзительные мелодии или тяжелые басовые звуки, «бон-бон-бон» или «ду-ду-ду». Они любят импровизированные праздники на лоне природы, на которые приносят круглые пироги и сыр; они танцуют, но такие танцы, в которых надо трястись и вихляться; они веселят себя играми, но их игры быстро вырождаются в драки — они обижаются друг на друга по пустякам, и вот кто нахлобучит на соседа венок из крапивы, кто заедет ближнему кулаком в ухо, а тот в ответ стукнет посохом, и в схватке волынка музыканта часто оказывается пробитой.
В целом такие сочинения относятся к категории занимательной литературы, не пышут злобой, и в них можно отыскать самые колоритные этюды. Порой здесь обнаруживается едва намеченный профиль или набросок, сделанный несколькими штрихами: вот виллан, работающий на подхвате в церкви своей деревни, которого как церковного сторожа пускают во время службы за ограду хоров, где сидят клирики; другой носит крест и святую воду, когда священник крестным ходом обходит церковь; третий на паперти под сенью вяза объявляет, какие на этой неделе будут праздники. Встречается также несколько типов смышленых крестьян, которые делают важный вид и заступаются за собратьев, часто при этом наживаясь на них. Вот идет спор за право на выгон; «речистый» крестьянин солидно направляется к бальи. «Сеньор, — говорит он, — наши коровы ходили на такой-то луг, наши овцы паслись в таком-то кустарнике еще при моем деде и прадеде» (как будто он хоть что-то об этом знает!). И заинтересованный сосед отблагодарит его за эти полезные показания. Еще в этих произведениях можно найти сельского барабанщика, по праздникам ходящего на площадь, где танцуют под бой его барабана; корыстного виллана, который выносит танцующим пироги и бочонок вина для продажи; виллана под каблуком у жены: он носит за ней накидку, когда жарко, а в дождь надевает на нее свою; семью, по праздникам сидящую на пороге своего дома и перемывающую кости прохожим; глупого виллана, который, болтаясь по Парижу, останавливается перед собором Парижской Богоматери и, задрав голову, рассматривает галерею иудейских царей, принимая их за французских королей: «Глянь, вон Пипин; глянь, вон Карл Великий»[183], или же втягивается в какую-нибудь бурлескную авантюру в дурной компании.
Однако в некоторых диатрибах любопытна именно ожесточенность, почти ненависть. Вот одна из таких речей, наверное, самая яростная из всех
