Жонглер ножами — быстр и меток;
Тот — пляшет с кубком, тот — скользит
Змеей, тот — делает кульбит,
Тот — в обруч прыгает; кого
Не знаешь, выше мастерство
[155].
И далее рассказчик перечисляет все поэмы, которые здесь читали: песни о деяниях, античные романы, бретонские романы[156], авантюрные романы, всевозможные новеллы, легенды всех времен. Автор явно шаржирует и сгущает краски, тем не менее его картина дает представление о том, что могло происходить в реальности.
Впрочем, повезти жонглеру могло лишь по большой случайности. Бывало, что сеньор находил нужным иметь при себе компаньона, который бы его развлекал. Сам Людовик Святой по окончании трапезы удостаивал менестрелей внимания[157]. Другие великие мира сего, более снисходительные к забавам, часто держали у себя на службе любимого жонглера, остроумного и приятного собеседника, умевшего играть на виелле[158], петь, сочинять музыку и развлекать хозяина во время путешествий и прогулок либо в часы досуга. В одном романе[159] выведен некий Жугле, профессиональный жонглер, живущий при дворе императора. Он исполняет функции камердинера, раздевает монарха, выполняет его поручения, впускает посетителей. Но он так же виртуозно играет на виелле, поет, аккомпанируя себе на этом инструменте, модные песни — собственного и чужого сочинения, знает и умеет рассказывать всевозможные сказки и фаблио. В то же время его беседа так приятна, что он становится приближенным императора; тот поверяет ему свои сокровенные мысли и советуется в делах, касающихся чувств.
Это, конечно, создание воображения, выдумка романиста, однако этот романист сам был жонглером и в таком качестве долгие годы в начале XIII в. находился на службе у знатного барона, «прекрасного» Милона де Нантейя — воплощения светского любовника. Если этого недостаточно для предположения, что наш жонглер (его звали Жан Ренар) под образом императора — покровителя Жугле описал Милона де Нантейя, а в образе Жугле вывел самого себя, по крайней мере можно осмелиться сказать так: его роман был бы лишь фантазией, неправдоподобной для того времени, если бы он по необходимости не оставался в пределах реального. Даже если он был задуман автором только для того, чтобы с помощью остроумного приема указать своему покровителю Милону, как, с точки зрения интересов его придворного, ему следует себя вести, — все равно эта история заслуживает внимания как поучительное свидетельство.
Но поучительней всего то, что в данном случае мы можем сопоставить с идеальной картиной, созданной автором, и его описанием двора, где все демонстрирует дух и изящество, некоторые аспекты реальной жизни, окрашенные уже в не столь радужные тона. Жонглер всегда оставался не более чем жонглером: каким бы изысканным он ни был как писатель, из-за своей профессии он мог подвергаться жестоким оскорблениям и чаще всего сам бывал довольно беден. При дворе прекрасного Милона де Нантейя не все для Жана Ренара было окрашено в розовый цвет. Средневековое изречение homo homini lupus, femina feminae lupior, clericus clerico lupissimus[160] не учитывает отношений жонглеров, часто нищих и вынужденных зарабатывать на жизнь, которые рвут друг друга как голодные звери. Есть стихотворения (кстати, написанные людьми из их сословия), где с понятными преувеличениями, характерными для бурлеска, воспроизводятся грубые споры, которые они часто устраивали публично. Одно из таких стихотворений показывает нам как раз Жана Ренара, втянутого в яростную перепалку с соперником, неким Пиоду (Peau d'Oie, Гусиной Кожей); и то, что оба противника бросают в лицо друг другу, ужасно. Пропустим то, что Ренар говорит Пиоду, и послушаем Пиоду. Ренар, по словам Пиоду, — сын монаха и падшей женщины; он живет с дочерью клирика; его теща — «piaucelue (изможденная), сухая, тощая, бледная и костлявая старуха», которая рыщет по улицам, как лисица в поисках добычи; его дед по матери кончил жизнь на виселице; его брату, палачу из Даммартена-ан-Гоэль, недавно «оборвали уши» (обычное наказание за неудачную казнь); а сам он, хотя семья тщетно пыталась сделать из него клирика, — пьяница с багровой рожей и спутанными лохмами; он был вором, и за мелкие кражи в Лане и в других местах его приговорили к публичной порке или даже к виселице
