«Ибо как только облачение Девы обошло стены, — писал Фотий, — варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря, и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения… Неожиданным оказалось нашествие врагов — нечаянным явилось и отступление их». Русские воины, признавал Фотий, ушли восвояси исключительно по собственной воле. «О, как же все тогда расстроилось, — пишет он, — и город едва, так сказать, не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а жителям невозможно защищаться, то очевидно, от воли неприятеля зависело — пострадать ему (Константинополю. — А.Б.) или не пострадать… Спасение города находилось в руках врагов, и сохранение его зависело от их великодушия… город не взят по их милости, и присоединенное к страданию бесславие от этого великодушия усиливает болезненное чувство пленения»[15].
Болезненное чувство, испытанное патриархом и его паствой, требовало излечения. Вполне естественно было связать необъяснимый уход варваров-русов с действием пламенной молитвы православных жителей Царьграда и обнесением по его стенам ризы Пресвятой Богородицы. «Народ с севера», «народ от краев земли», по терминологии Фотия, по воле Всевышнего отказался разорять город, хотя и не был поражен Божьим гневом в виде бури.
Это подтверждает Иоанн Дьякон, автор «Венецианской хроники» X–XI веков, спутавший русов середины IX века с норманнами, свирепствовавшими на Средиземном море с начала X века: «В это время народ норманнов на трехстах шестидесяти кораблях осмелился приблизиться к Константинополю. Но так как они никоим образом не могли нанести ущерб неприступному городу, они дерзко опустошили окрестности, перебив там большое количество народу, и так с триумфом возвратились восвояси».
В послании императору Михаилу от 28 сентября 865 года римский папа Николай I не без удовлетворения напоминал, что язычники, недавно разграбившие Константинополь, ушли, «избежав всякой мести». В византийском «Жизнеописании императора Василия» народ русов в контексте событий 860-х годов был назван «неодолимым». В написанном к началу X века Житии патриарха Игнатия, находившегося в 860 году в ссылке на одном из подвергшихся нападению греческих островов, также изобличается «народ рос», разграбивший города и монастыри, причем это святотатство не было наказано.
«В это время, — обличал варваров автор Жития Игнатия, — запятнанный убийством более чем кто-либо из скифов, народ, называемый рос, по Эвксинскому понту придя… (в Мраморное море. — А.Б.) и разорив все селения, все монастыри, теперь уж совершал набеги на находящиеся вблизи Константинополя острова, грабя все сосуды и сокровища, а захватив людей, всех их убивал. Кроме того, в варварском порыве учинив набеги на патриаршие монастыри, они в гневе захватывали всё, что ни находили, и, схватив там двадцать два благороднейших жителя, на одной корме корабля всех перерубили секирами»[16].
В Житии Георгия Амастридского победоносное нашествие варваров, разоривших южное побережье Черного моря, начиная с Пропонтиды (Мраморного моря у Константинополя), описано особенно красочно. «Было нашествие варваров, росов, — сетовал греческий автор, — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле, и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого (Георгия, епископа Амастридского. — А.Б.), посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но против всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их [языческие] алтари, беззаконные возлияния и жертвы… Убийство девиц, мужей и жен; и не было никого помогающего, никого, готового противостоять»
