В Средние века допускалась абсолютная связь между всем, что происходит на Земле, и планетами. Не случайно алхимики объединили символы семи металлов и семи планет, которые, как считалось, их породили и продолжают оказывать на них влияние. Единство природы проявляется во всеобщей одушевленности: металлы, как растения и животные, имеют душу и подобно им обладают способностью к росту, созреванию. Несовершенство простых металлов по сравнению с металлами благородными объясняется их незрелостью, и алхимик надеялся своим вмешательством ускорить процесс их созревания. Он был убежден, что в его лаборатории в процессе Великого Делания в миниатюре повторяется то, что происходило в природе с момента Творения. «Герметический философ» чувствовал себя демиургом, творцом маленькой вселенной, и вполне искренне был озабочен тем, как бы его делание не отозвалось неблагоприятным образом на большой Вселенной, не нарушило от века установленный порядок вещей. Необходимую в этом случае подсказку он и рассчитывал получить от планет, которые не оставят без попечительства вверенные им металлы.
Из множества забытых рецептов и исследовательских приемов средневековых алхимиков можно найти лишь несколько таких, которые заключают в себе хоть какой-то смысл с точки зрения современного химика, тем более что в течение многих веков напряженных самоотверженных усилий так и не удалось получить эликсир — философский камень или «порошок проекции», с помощью которого будто бы было изготовлено искусственное золото (если реалистически посмотреть на свидетельства, якобы доказывающие обратное). Так что же побуждало средневековых алхимиков тратить всю свою жизнь на лабораторные бдения и писание туманных трактатов о «божественном искусстве», если все их усилия сводились к ничтожному результату? Надо иметь в виду, что в те времена еще не существовало ничего такого, что могло бы убедить алхимика в бессмысленности его лабораторных экспериментов, и к тому же он всегда мог обратиться к традиции, которая давала не одно свидетельство достижения замечательных результатов. Более того, он мог видеть, что его усилия не были совершенно напрасны, поскольку побочным продуктом его трудов в лаборатории оказывалось множество полезных открытий.
Однако, сколько бы ни приводилось рациональных доводов в пользу алхимического делания, все равно кажется необъяснимым увлечение столь многотрудным, но малорезультативным занятием. Возможно, более убедительные объяснения глубинных причин живучести «герметического искусства» может дать психология.[5] Алхимия с самого начала имела два лица: одно было обращено к практике химических экспериментов в лаборатории, а другое — к психическим процессам, частично осознаваемым, а частично неосознанно проецируемым и наблюдаемым в различных трансформациях вещества. Начало делания не требовало больших усилий (это была, как говорили, «работа для женщины и ребенка»), достаточно было лишь приступить к нему, как утверждается в одном алхимическом трактате, со «свободным и чистым умом». Однако при этом следовало соблюдать одно важное правило: «ум должен быть в гармонии с деланием», которое — превыше всего. В дошедших до нас сочинениях алхимиков говорится также, что ради успеха Великого Делания необходимо держать ум и душу широко открытыми, чтобы наблюдать и размышлять, используя внутренний свет, которым Господь изначально озарил природу и человеческие души.
Таким образом, для истинного алхимика-адепта, «герметического философа», цель заключалась не просто в поисках философского камня, но прежде всего — в достижении состояния озарения. Ради озарения он предавался аскезе — и близ алхимической печи, и в молельне, где часами напролет продолжались его духовные упражнения. Алхимическая духовность включала в себя медитацию и воображение. Когда алхимики говорили о медитации, они имели в виду не просто размышление, но некий внутренний диалог, живое общение с голосом «другого» в себе — с голосом бессознательного. Воображение являлось актом творческой деятельности алхимика, оказывавшей во время алхимических операций в лаборатории воздействие на преобразования материи Великого Делания, вызывавшей их и, в свою очередь, подвергавшейся их влиянию. Таким образом, алхимик общался не только с бессознательным, но и именно с той субстанцией, которую надеялся преобразовать с помощью силы воображения. Его воображение представляло собой концентрацию жизненных сил — физических и духовных.
