— Да, дела, дела, — задумчиво проговорил Голованов, выслушав рассказ Григория о встречах с инвалидом, полковым врачом и о завтраке в компании Сиротина.
— О Степане пока ничего сказать не могу... И с ним самим разговаривать трудно — все примет как обиду. Обозлен на всех и на вся человек. Разве в его положении слова — лекарство? Какое там лекарство?! — скривился Иван. — По себе знаю! Соль на раны! Ему надо очень осторожно помочь. Вроде он сам прибился к берегу. А он сможет прибиться, раз запустил недопитой бутылкой, — задумчиво проговорил Иван.
— Насчет Мещерякова, — продолжал Голованов, — мне, например, картина ясная: самая настоящая дрянь, и его нужно вывести на чистую воду. Хочешь — сам, хочешь — я, хочешь — вместе поговорим с парторгом, с Ходжаевым, тот на него быстро уздечку наденет. Баранку в руках крепко держит. А вот о Сиротине и Леке ничего не могу сказать, — пожал плечами Иван. — Чувствую, что здесь что-то не чисто, они свою компанию не очень-то любят разбавлять, держатся артелью... Кикин еще с ними, два брата-грека, еще кто-то там... А вот чего это они тебя к себе потянули — ума не приложу. А может, я ошибаюсь, — после некоторого молчания добавил Голованов. — За ними вроде ничего плохого не числится... Вот только пьют Кикин да Лека напропалую, а сам Сиротин, по-моему, и в рот не берет. Что они за люди? Кто их знает. Может, им в раю давно место приготовлено, а мы им в ад билеты компостируем! Ярлыки лепить — это легче всего... Не ошибиться бы!
Встал, расстегнул зачем-то ворот гимнастерки, снова застегнул его.
— Знаешь, Гриша, — подсел Иван к допивающему чай Корсакову, — а ведь у нас с тобой очень много общего с теми...
— С кем? — приподнял брови Григорий.
— Ну... с той... с ней... — запнулся Иван. — Ты понимаешь, о ком я говорю?
— Понимаю, понимаю!
— И с Мещеряковым, и с Лекой, и с Кикиным...
— И в чем же это сходство? — улыбнулся Григорий.
— Все мы — люди, — резко произнес Голованов, — ходим на двух ногах, носим одежду, едим за столом, не руками — ложками...
Григория неприятно резанула неизвестно откуда взявшаяся злость в голосе Ивана. Раньше ее никогда не было.
— Все мы — люди, — повторил Голованов. — И ты, и я, и Мещеряков, и Кикин... Советские люди... А вот я не уверен, что все люди — люди! — с сердцем вырвалось у Ивана. — И ты не уверен! Ходить на двух ногах, носить одежду, говорить что-то, кого-то слушать — еще вовсе не значит быть человеком. У человека сердце должно быть, — с болью выдавил Иван, — душа...
Помолчал немного, сосредоточенно царапая ногтем неструганую доску стола, и глухо закончил:
— Рано или поздно каждому приходится держать экзамен на человека. Но не каждый выдерживает его...
— Ну, теперь мне понятно, почему Сиротин и Лека сватали тебя в свою компанию, — тщетно пытался Иван погасить лукавые огоньки в глазах. — Конечно, руководство автобазы совсем не помешает им под рукой...
— Какое руководство? — деловито осведомился Григорий.
— Нет, вы только посмотрите на него! — подбоченился Голованов. — Конспирация — лучше не надо! Под пыткой человек не выдаст своей тайны!
— Какой человек и какая тайна?
— Человек вот этот, — ткнул в плечо друга Голованов, — а тайна... — Иван закусил губу.
— Ну-ну, продолжай, — поощрил его Григорий.
— ...в том, что этот самый человек делает головокружительную карьеру!
— Это какую карьеру? — Григорий подтянул к себе за плечи Ивана.
— Хочет всю автобазу под себя подмять! — выпалил Иван, любуясь произведенным впечатлением.
— Если уж такая тайна и существует, — расхохотался Корсаков, — то, в первую очередь, для меня. Вот убей! — пристукнул себя в грудь кулаком Григорий. — Первым ты мне приподнимаешь над ней завесу.
— Ладно, ладно, — отвел его руки Голованов, — пошли завтракать. На голодный желудок с тобой трудно разговаривать, измором возьмешь...
— А теперь давай серьезно, — обхватил Иван ладонями стакан с чаем. — Такое намерение действительно есть у начальства — перевести тебя в отдел эксплуатации.
— Ты это серьезно? — сдвинул брови Григорий.
— Вполне. Своими ушами слышал.
— А теперь теми же ушами меня послушай, — скатывая в шарик крошки, заговорил Григорий, — поскольку ты сейчас говоришь на полном серьезе.
