Партийное собрание, которого после разговора с Трофимовым очень боялся Григорий, прошло сверх его ожидания совсем «не страшно». Коммунисты сочли объяснение Григория вполне резонным. «Сколько фронтовиков с просроченным стажем ходит! Не их вина! Нечего человека мучить!» — раздавались с мест реплики. Так что все обошлось, к его большой радости.
Но холодок отчуждения, появившийся у Корсакова в первый приход к Трофимову, не проходил, и Григорий старался как можно реже встречаться с ним.
«Нет! К Трофимову я не пойду, — повторил Григорий, — хоть он мне и не сделал ничего плохого, но разговор на откровенность у нас с ним не получится. С Иваном посоветуюсь, как приедет...»
В кабину заглянула луна. Григорию даже показалось, что она дружески подморгнула ему: «Держись, мол, парень».
— Буду держаться! — вслух произнес Григорий. Наплывшее облако отрезало нижнюю половину луны. Но сложились эти половинки потом или нет — Григорий уже не видел. Как-то сразу отшатнулись Мещеряков, Трофимов, луна...
Утром Ивана снова не оказалось у входа в столовую. «Значит, не вернулся еще из рейса», — невесело подумал Григорий. Без Голованова одиночество особенно давало себя знать. Но сегодня Григорию быть одному не пришлось. Едва он спрыгнул с подножки, как его окликнули:
— Корсаков! Ты чего честно́й компании сторонишься? Тебе что? На Голованове свет клином сошелся? Ровно молодожены! Ни шагу один без другого!
Вытирая паклей руки, Григорий не спеша подошел к поджидающей его группе, поздоровался. Окликнувший его коренастый, крепко сбитый мужчина лет тридцати в черном комбинезоне из «чертовой кожи» ездил на автобусе и несколько раз «подбрасывал» Григория до райцентра за покупками. Григорию Сиротин нравился своей ладной фигурой, добротно вырубленным лицом, которое даже не портили крупные рябинки, уверенной силой, чувствовавшейся в каждом движении. Его за лямку комбинезона держал высоченный детина с кирпично-красным лицом и копной завитых в крупные кольца волос цвета овсяной соломы. Леку — первого выпивоху и скандалиста — мало кто не знал на стройке. А рядом с ним тенью всегда ходил невысокий, похожий на корейца паренек с фигурой подростка, которого все называли Шином. Григорий даже думал вначале, что это его фамилия. Оказалось, что Шином из Шинова он стал по воле того же Леки.
Еще двоих Григорий видел на автобазе, но знаком с ними не был. Поздоровавшись, они тотчас же ушли.
— ...В мастерские нужно заглянуть... До Кикина есть дело большое!.. Во! — резанул один из них ребром ладони по горлу.
— Давай-давай! — запустив руку в пышную шевелюру, ухмыльнулся Лека. — Он вас ждет — не дождется! Слышите? — За столовой что-то затрещало, будто там свалилось сухое дерево. — Слышите? — повторил Лека, наклонив к плечу голову. — Это у Кикина с похмелья голова трещит... Жмите до него... Вас теперь как раз трое будет. А арифметика простая — «3 на 7» — и бобик сдох!
— И лапки кверху... — пропищал сквозь смех Шин.
— Ну, ладно вам, — одернул товарищей Сиротин, — день только начался, а вы уже в своей таблице умножения упражняетесь! Хоть бы постеснялись свежего человека, — кивнул на Григория.
— А его душа, что? Не приемлет божеский напиток? Может, он в ангелочках ходит? Ну-ка, Шин, пощупай, крылышки у него не прорезаются?
Шин послушно потянулся к спине Григория.
— Что-то вроде прощупывается.
— У таких, как мы, — обнял Сиротин Григория и Леку за плечи, — скорее чертов хвостик вырастет, чем ангельские крылышки. Откуда крыльям взяться, когда мы огонь, воду и медные трубы прошли? А, фронтовичок? — И, не ожидая ответа, потянул ребят к столовой. — Пошли, а то нам каши не достанется. А шофер — что солдат: без каши ни шагу. Пока миску не опрокинет — заводную ручку не повернет...
Есть Григорию не хотелось, но отказываться он не стал, когда Лека принес каждому по огромной миске гуляша с перловой кашей.
— Нашему брату всегда с запасом надо заправляться, — подмигнул он Григорию. — Станешь где-нибудь в горах и будешь куковать... Шину хорошо, он на одной травке прожить может. А мне давай сало с салом!
— Было у меня такое однажды, — отложив ложку, вспомнил Григорий злосчастную поездку с Левой Гойхманом за картошкой. — И куковал, и дрожжи продавал, и сырую картошку грыз...