— Ну, вы-то, положим, щи не хлебаете лаптем, — отстранился Григорий от Мещерякова.
— Да, не хлебаю! — вскинул голову Мещеряков. — Не хлебаю! — снова повторил он, с силой опустив на стол кулак. — А поче... — Звякнув, соскользнула на пол рюмка. Поперхнувшись на половине слова, Мещеряков, кряхтя, полез под стол. Подняв рюмку, подул на нее, потер пальцами, постучал ногтем по рюмке и, услышав мелодичный звон, успокоился. — А почему? — продолжал он. — Потому что я не жду, когда кто-то обо мне позаботится. Я сам себе и отец, и мать, и добрые дядюшка с тетушкой! — Злая усмешка исказила его лицо. — Я уже себе ни в чем не отказываю! И попробуй отними это у меня — горло перегрызу! Как отец мой за свою зубопротезную мастерскую...
«Пьян он, что ли? — внимательно поглядел на него Корсаков. — Да нет... Наоборот, похоже, прошло все...»
— Вот ты пацаном начал отцу помогать в совхозе, — уже совсем спокойно заговорил Мещеряков, — отвоевал, еле живой вернулся, стал «баранку» крутить днем и ночью. А что, скажи, что ты себе заработал? Есть у тебя такие хоромы, как у меня? Можешь ты вот так гостей принять? Ну, говори! — сверлил Мещеряков взглядом Григория.
— Я ночую в кабине своего самосвала, а кормлюсь в столовой. После зарплаты там могу и гостей принять, — невозмутимо ответил Корсаков. — Если, конечно, гостей не испугает такая обстановка и кошелек хозяина, — и с неприкрытой издевкой посмотрел на Мещерякова.
Добродушная улыбка растянула лицо доктора, он встал, хлопнул Григория по плечу.
— Ого, а ты, Гриша, оказывается, порох! Слова сказать нельзя...
— Смотря какое слово! — покачал головой Корсаков.
— Да мало ли какие слова за пьяным столом говорятся, — хохотнул хозяин. — На то она и компания...
— Стол, может быть, и пьяный, — раздумывая о чем-то своем, нехотя отозвался Григорий, — а вот о компании этого не скажешь...
— Ну-ну, ладно, хватит дуться-то, — уже совсем другим тоном заговорил Мещеряков, — давай сменим пластинку, а то так и до ссоры недалеко. А чего нам фронтовикам-однополчанам ссориться-то? Чего нам делить? Вот разве закуску с выпивкой? А мы это и сделаем сейчас, — наполнил он сначала себе, потом Григорию рюмку. — Давай выпьем, а то бог знает что обо мне подумаешь. — Одним глотком опорожнил рюмку, намазал маслом ломтик хлеба, припечатав сверху кусочком розовой семги. Григорий отодвинул свою рюмку. Мещеряков, занятый едой, не заметил этого и продолжал:
— Неровен час, подумаешь, что я вор из воров. А мне много воровать не нужно. Я, по секрету тебе скажу, — потянулся он через стол к Григорию, — с фронта столько с собой привез — и мне и моим детям до смерти хватит.
— Здорово получается! — откинулся к спинке кресла Корсаков. — Одни собой землю удобрили, другие — годами с госпитальной койкой не расставались...
— А третьи, ты хочешь сказать... — все с той же добродушной улыбкой перебил его Мещеряков, — в это время обогащались?
— Вот именно! — зло подтвердил Григорий.
Мещеряков неопределенно хмыкнул.
— Да если бы не мне все эти рояли-фортепьяны достались, так другой бы их не пропустил. А чем я хуже его?
— Ничем, конечно, — закачал головой Григорий, — вы оба «лучше».
— А чего это мы все обо мне? — приподнял брови хозяин. — Другой, что ли, темы нет для разговоров? Ну-ка, давай свою автобиографию выкладывай! Я-то должен знать, чем мой фронтовой землячок дышит?
Григорий придвинулся к столу, оперся локтем, положил подбородок на кулак.
— Мне-то о себе рассказывать нечего и показывать нечего. Ни биографии большой не заработал, ни «роялей-фортепьянов»...
— Это ты мою терминологию используешь? — Мещеряков дружески подмигнул ему: давай, мол, используй!
— Но вот интересное дело! — протянул Григорий и выразительно посмотрел на хозяина. — Я ничуть не беднее владельца вот этой роскоши! — повторил Корсаков жест хозяина. — Да чего там беднее! — стал закипать Григорий. — Я самый настоящий богач по сравнению с ним!
— Тебе что? Твои колеса много накручивают, что ль? — сделал Мещеряков вид, что не понял, о чем говорит гость. — Ты что? Этот самый... — замялся он, — ну, передовик, новатор и дальше по тексту?
