Мать пододвинула к кровати табуретку с завтраком. Но есть не хотелось. Зато на квас Григорий накинулся с жадностью.
— Неважные вы питухи у меня, — заметила мать. — Отец тоже такой был: один раз выпьет — десять дней болеет.
— Еще научусь, мама, — попробовал пошутить Григорий.
— Ни к чему такая учеба! — сердито отрезала мать. — Учиться хорошему нужно! А этому... — и она с досадой махнула рукой. — Даже говорить не хочется.
— Да я просто пошутил! Сам знаю, что ни к чему, а то бы давно научился.
— То-то, — все еще ворчливо отозвалась мать.
К вечеру встал, походил немного по двору, потом лег, да так и заснул с книгой в руках, не погасив свет.
Разбудила мать, когда солнце уже сползло с куста сирени.
— Ты же хотел с утра в военкомат ехать, — оправдывалась она. — Уж лучше с утра все сделать, да потом быть свободным.
— Правильно, мама, полностью согласен. Давай военную робу, туда нужно по всей форме являться.
— По всей форме, — горько покачала головой мать, осторожно, чтобы сын не заметил, бросив взгляд на стоящие у кровати костыли.
За калиткой Григорий остановился у тополя, подставившего ему плечо в день приезда... Попытался обхватить ствол ладонями — пальцы не сошлись еще на добрую четверть. А когда они с отцом сажали тополя, те были совсем младенцы-прутики. Тогда Гриша держал саженец в руке, и ему казалось, что он слышит, как стучит сердце у деревца, измученного переселением. И мальчик торопил отца быстрее посадить тополек, чтобы дать отдохнуть маленькому путешественнику.
— А теперь вон вы какие богатыри! — с нежностью погладил Григорий холодный, чуть влажный ствол и прислонился к тополю.
— Нужно устоять на ногах, — вслух произнес Григорий, и мысли его в который уже раз вернулись к тому ласковому весеннему утру, когда отвернулось от солдата изменчивое фронтовое счастье.
...Пришел он в себя и с удивлением увидел вместо голубого неба, тронутого кое-где налетом облаков, белый потолок с замысловатыми лепными украшениями, цветы в глиняных горшках на окнах. А там, на берегу, камыш кивал ему вытянувшимися мохнатыми головками.
— Как я здесь очутился?
— Старший сержант Корсаков! Ко мне! — услышал Григорий начальственный голос и повернул на него голову. Увидел голубые, как у Галки, глаза, светлые курчавые волосы, ямочки на щеках и еще улыбку — хорошую такую, открытую. Конечно, голос принадлежал хозяину этих глаз и ямочек. Григорий тоже улыбнулся в ответ и сделал попытку приподняться. Острая боль поднялась от ступни, перехватило горло, и Григорий застонал. Вошла медсестра.
— Ожил, родной! — сквозь тяжелую дрему услышал Григорий мягкий голос. И все унеслось куда-то: лепной потолок, ямочки на щеках, женский голос...
А через неделю он вместе с «божьим старичком» принимал участие в комплектовании футбольной команды из соседей по палате. Долго и всерьез они обсуждали, почему Григорий должен занять место на правом крае, а «божий старичок» — в воротах, как им увязать тренировки с поездками на «фаэтоне» в перевязочную, и что они будут делать с остальными: в палате двадцать человек, а вместе с запасными игроками нужно всего пятнадцать.
За разговорами забывалось, что никто из этих двадцати не мог самостоятельно сделать и одного шага...
В другой раз «божий старичок» пускал по рукам эскизы футбольной формы, и опять шли самые горячие споры о расцветке трусов и гетр.
— Главное, ребята, устоять на ногах, — проводил предыгровую подготовку «божий старичок», — а там нам сам черт не страшен, не говоря уж о московском «Спартаке»!
Но устоять на ногах было трудно: у всех «футболистов» в палате не хватало одной, а то и обеих ног. Беда все ближе подползала и к Григорию...
Первые дни, когда его брали на перевязку, он охотно отвечал на шутки врачей и даже старался не стонать, хоть боль порою была просто невыносимой. На лицах врачей играли улыбки, значит, все в порядке сейчас, а потом будет совсем хорошо. Хуже стало, когда исчезли улыбки. Григорий с тревогой всматривался в лица врачей, напряженно ловил отрывистые малопонятные фразы.
Тревога оказалась не напрасной. Один из врачей, в очках, с добрым лицом и голосом, тут же в перевязочной произнес те слова, которые с ужасом ожидал Григорий: с ногой нужно расстаться...
