– Не иначе, явились прогнать нас из нашего дома. Снесут крышу, разломают стены да потолки… Быть мне на воле!
Просил царь к себе священника. И в то время, как пел священник дрожащим голосом, путаясь под суровым комиссарским оком, и роняла слезы царица, а государь молился, царевич твердил:
– Последний раз слышу службу в опостылевших стенах. Пора, пора в дорогу, хоть с котомкой, хоть босым изгнанником.
Шептал, сидя в своем кресле:
– Слаще ангельских голосов будет мне птичий гомон. Спасибо вам, господа заговорщики!
Слыша шепот своего сына, видя радость на его лице, крепился царь из последних сил.
В душную летнюю полночь разбудили царскую семью. Спрашивал царевич Алексей с забившимся сердцем:
– Неужели пора нам из наших комнат? Не мог он идти, государь понес его. Царевич спрашивал, прижавшись к отцу:
– Не в саду мы? Чувствую я свежий ветер!
Спускались они в подвалы, и был могильный холод.
И твердил царевич, прижимаясь:
– Свободен! Свободен! Его сердце сильно билось, и был он счастлив.
Зарядили бунтовщики револьверы и ружья. Вскричали комиссары:
– Смерть тирану!
И стреляли, и кололи штыками. Упав, мертвый государь сжимал в объятиях сына. Тот еще дышал. Решили палачи:
– Раздавлено змеиное гнездо! Не воскреснуть и змеенышу!
Набежали и закололи наследника.
1
А плут с монахом повстречались на дорожном перекрестке.
Увидел голодный плут в руках монаха кусок засохшего хлеба и, подняв плетку, потребовал:
– Ах ты, подпевала поповская, ряса монашья, знаю вас, побирушек, – все бы вам шататься да смущать людей своими бреднями. Отдавай-ка сюда крестьянский хлеб, иначе будет тебе худо, бездельник! Лишу тебя тощего твоего живота.
Монах отдал хлеб. Собрался плут подстегнуть кобылку, но ограбленный молвил:
– Не скачи по той дороге. Вижу – едут навстречу веселые охотники. Комиссары в кожанках поигрывают саблями.
Повернул было Алешка назад, но тотчас сказал монах:
– Слышу, и там, за поворотом, поспешают всаднички. Заливаются казаки песней, посвистывают…
Плут пригляделся – и правда, разглядел вдали комиссаров. Прислушался – и услышал казацкую песню. Заметил он:
– Пора нам, божий человек, податься в перелесочек, веселая здесь будет встреча!
2
Спрятались они в лес, и сказал плут с завистью:
– Спас ты мне жизнь. Видно, зорки твои глаза, если видят они то, что еще за поворотом.
Путник откликнулся:
– Слепы мои глаза – не зрят Божьих дорог, раскинутых, словно радуги, не видят куполов небесного града. Сияние его храмов глазам моим недоступно. Не видать также ангелов и праведников, с высоты на нас взирающих, слезами умывающихся от скорби за нас, грешников! Поистине, я слеп – не увидел Святой Руси!
– Что же, – молвил спасшийся. – Тогда позавидую твоему слуху!
Покачал монах головой:
– Уши мои заложены – не слыхать мне отсюда ангельских хоров и звона колоколов Господних, призывающих к покаянию. Не слышу зова праведного – глух я, лихой человек, поистине глух.
Плут тотчас смекнул, с кем повстречался:
– Не поводырем ли прикинуться юродивому? Послушав такие речи, любой разжалобится. Будет мне ночлег с похлебкой.
3
Явились они в село. Увидав Божьего человека, потянулись к нему старики со старухами, женщины с малыми детьми. Обступили странника. Он же утешал:
– Видно, горячо перед престолом Всевышнего молится за нас Богородица, коли мы еще живы. Одно лишь скажу – ждите прихода Господня, о Нем думайте! Буду молиться за вас, за сирот, за невинных младенцев!
Плут тем временем, разнюхав, что все собрались возле праведника, взялся заглядывать в избы, шарить за образами. Принялся залезать в ледники да подполы. Скрутил он уже гусю любопытную шею, но успела шипнуть глупая птица – подняли крик ребятишки. Нашлись крестьяне, тотчас скрутили вора, поволокли на улицу, осыпая тумаками:
– Как смел уворовать у самих нищих, убогих, изо рта детишек наших вытаскивать последний кусок?
Женщины, отворотившись от монаха, бросились нещадно бить плута. Алешка был ни жив, ни мертв, поплыла земля из-под его ног, и звезды принялись сыпаться из глаз. Подняли уже над ним топоры и колья, но раздался голос монаха:
– Оставьте его. Ни в чем он не виновен. Я – зачинщик проклятого дела.
