Со стуком распахнулась дверь, влетел юнкер с побелевшим лицом. Губы его тряслись, он взял под козырек и срывающимся голосом доложил:
— Они здесь! Господа, мы ждем ваших приказаний. Будем защищаться?
— Нет, нет! Ни в коем случае! — посыпались истерические ответы. — Это бессмысленно!
Юнкер повернулся налево кругом и поспешно вышел.
Большой темный коридор был наполовину занят юнкерами — последней защитой Временного правительства, но у противоположного конца коридора уже теснились штурмующие и впереди них стоял невысокий, решительного вида человек с длинными волосами, в железных очках и с маузером в руке. Это был Антонов-Овсеенко, минуту назад предложивший юнкерам сдаться и давший пять минут на размышление.
— Сдаемся! — объявил юнкер и первым бросил винтовку.
Последняя цепь расступилась, и Антонов-Овсеенко, а за ним несколько десятков солдат, матросов и красногвардейцев вошли в зал. Обведя глазами комнату, словно проверяя, не спрятался ли кто, Антонов-Овсеенко громко и отчетливо произнес:
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.
— Подчиняемся насилию, — пролепетал один из сидевших за столом. — Во избежание пролития крови.
— Вона! — рассердился кто-то из солдат. — Во избежание!.. Сами-то сколько крови пролили! Не мерили?
— Попрошу встать, сдать оружие, документы! — распорядился Антонов-Овсеенко.
Бывшие министры стали выкладывать на стол револьверы, бумаги; поднялись и подошли к столу двое, сидевшие в темном углу. Шевельнулась, но вновь замерла портьера, словно кто-то собирался, но так и не решился выйти из-за нее. И тогда из-за спины Антонова-Овсеенко вышел невысокий солдат с винтовкой наперевес и направился к окну. Нет, он не собирался протыкать штыком портьеру, он просто спокойненько отдернул ее кончиком штыка, в полной уверенности, что именно там прячется старый знакомый господин Керенский, которого не оказалось за столом. Но там, вжавшись в оконный проем, стоял кто-то совсем незнакомый солдату, и когда Серников спросил его: «Ты кто?» — господин, с ужасом глядя на направленный на него штык, замахал руками и зашипел на солдата:
— Киш… киш…
— Чего уж там киш! — усмехнулся солдат. — Теперь уж нас не прогонишь.
Но господин все продолжал повторять свое «киш», пока не выдавил из себя собственную свою фамилию:
— Киш… киш… киш. Кишкин!
Серников с недоумением посмотрел на него, а Антонов-Овсеенко, как бы обрадовавшись, пригласил господина:
— А, господин министр государственного призрения? Пожалуйте к столу!
— Товарищи! А где же главный-то? — забеспокоился тот самый солдат, что давеча насчет пролитой крови говорил. — Керенский-то где?
— Господин председатель Временного правительства вчера выехал навстречу верным войскам, идущим к Петрограду. — Это сказал кто-то из министров, постепенно приходящих в себя.
— Сбежал! — ахнули солдаты.
— Ну, и эти сбегут, ежели не приколоть!
— В штыки их!.. К стенке!..
Ну вот и настала она, та самая минута, о которой говорил Серникову Федосеев: «А мы их штыком!» Что ж, это дело справедливое, подумал Серников и про себя решил: скомандует Антонов-Овсеенко «В штыки!», он подденет того самого Кишкина, что прятался за портьерой.
Но Антонов-Овсеенко, подняв руку, крикнул:
— Спокойно, товарищи! Мы пришли не убивать, а только арестовывать. Министров будет судить революционный суд. А пока отправим их в Петропавловскую крепость.
Все же толпа еще немного покричала, но постепенно поуспокоилась: главное — дело было сделано, Зимний дворец взят, правительство арестовано.
— С юнкерами что делать? — спросил Федосеев.
— С юнкерами? — Антонов-Овсеенко на минуту задумался и сказал: — Я полагаю, отпустить на все четыре стороны под честное слово оружия в руки больше не брать. — Улыбнулся и добавил: — Разве что на нашей стороне.
Арестованных увели.
Все кончилось.
Безотчетным движением Серников снял папаху и, облегченно вздохнув, рукавом вытер со лба пот. Это был жест человека, закончившего трудную, но полезную работу, которую выполнил с чисто крестьянским рвением, точно поле свое вспахал.
Только теперь он с любопытством огляделся, и хотя в комнате царил беспорядок, каждая из находящихся здесь вещей казалась Серникову сказочно красивой и богатой. Взгляд его остановился на диковинных часах под стеклянным колпаком — их золоченый корпус стерегла сама смерть с косой в руках. Он даже подошел поближе. Часы отчетливо и мерно тикали, вдруг фигурка смерти три раза взмахнула косой, словно голову кому-то отсекала, а часы отбили три мелодичных удара.
