Я закрыл ладонями лицо.
— Вы имеете в виду восточную мафию? — спросил порнопродюсер с массивной цепью.
Он оживился. Ему понравилось то, что говорила Мидлански. Теперь не хватало банды торговцев людьми или какого-нибудь свингер-клуба.
— Больше я ничего сказать не могу, — закончила Мона.
Это была ее самая умная реплика за сегодняшний день. Я посмотрел на присяжных и заметил, что молодой человек в никелированных очках не сводит с меня глаз. Мы улыбнулись друг другу. Он видел больше других, хотя и сам не знал, что именно. В пятнадцать лет он, вероятно, имел ум сорокалетнего мужчины. Он должен был понимать меня.
В камере меня поджидало одно письмо в конверте с кроваво-красными пятнами и надписью «Яну Хайгереру, освободителю». Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Еще неделя прошла. В перспективе — покой, до самой смерти. И никакие письма не вернут меня обратно.
Я распечатал конверт. В нем оказался листок бумаги с наклеенными на него газетными вырезками. Все из материалов, опубликованных в августе-сентябре прошлого года в «Культурвельт». В основном объявления и короткие сообщения из раздела «Разное». Среди них выделялись три текста различной длины, каждый из которых повторялся в подборке трижды.
Самый короткий гласил: «Ищем исполнителя главной роли. Время дорого. Шифр 371, в редакцию». Второй: «Мужество живо. Искусство живо. Театр жив. Все это придает смерти смысл». Подпись: «Бессмертный Рольф, в редакцию». Третий отрывок был самый длинный: «Моя жизнь убегает от меня, твоя течет мимо тебя. Давай встретимся где-нибудь посредине и разойдемся, довольные. Ты решительно ринешься навстречу себе. Я украдкой ускользну от себя. Искусство станет нашим союзником: тебе спасителем, мне освободителем». Подпись: «Бессмертный Рольф, в редакцию».
Через несколько минут я разорвал письмо в клочья.
Вечером, как мы и договаривались, явился Эрльт. Я не сказал ему о письме. В комнате свиданий нашелся чай и печенье. Я ел один.
— Томас, — представился он, протянув мне руку.
— Ян. — Я вытер ладони о салфетку, прежде чем ответить ему.
Я был первым убийцей, с которым он перешел на «ты».
— Все идет, как мне кажется, к нашему освобождению, — громко объявил Эрльт.
Жаль, что под рукой не оказалось микрофона. Охранники довольно закивали. Я улыбнулся, потому что всегда радовался хорошим новостям. Кроме того, я ему не верил. Однако предотвратить оправдательный приговор было моей заботой. Я не хотел взваливать ее на плечи Томаса Эрльта. Наконец-то он перестал меня бояться. В его глазах я оставался добропорядочным самоубийцей, болезненно одержимым идеей взять на себя вину за смерть другого человека. И сейчас он старался ободрить меня, пусть даже не совсем честными средствами, чтобы я, чего доброго, не попытался снова наложить на себя руки. По крайней мере до конца процесса он считал меня суицидальным. Изобразив на лице счастье, я просто хотел сделать ему приятное.
— Я пригласил тебя сюда из-за Рольфа Лентца, — сказал я как можно менее официально, чему способствовало обращение на «ты».
Удивившись, как легко соскочило с моих губ имя человека в красной куртке, я попросил Эрльта принести все имеющиеся у него документы о моих контактах с убитым.
— Хочу подготовиться к выступлениям остальных свидетелей, — объяснил я.
Адвокату это понравилось. Готовиться — то, что было понятно ему со школьной скамьи.
Напоследок я поинтересовался его делами. Он поведал мне о предстоящем выселении некоего арендатора и его протестах. Я похлопал Томаса по плечу, взяв реванш за аналогичные его действия по отношению ко мне в зале суда.
— Ты выкрутишься, я знаю, — ободрил я.
Он обрадовался. Это стало достойным завершением нашего разговора. Теплое прощание не испортило нам настроения: ведь совсем скоро нам предстояло увидеться снова.
На следующее утро я проснулся с нормальной температурой. Солнечные лучи заглушали свет сорокаваттной лампочки. Я позвонил тюремному врачу, и он согласился, что сегодня нам можно не встречаться. Узнал, что журналисты вовсю трубят о моем освобождении. Самое время было вынуть голову из петли.
