— А потом?
— Разговоры прекратились.
— Почему?
— Ни малейшего представления, — развел руками Крис.
Разве я не рассказывал им о том, что Делия от меня ушла?
— Вероятно, они разошлись, — предположил он.
В последний день своей работы в «Культурвельт», за два дня до убийства, я шесть часов сидел за компьютером напротив Криса.
— Заметили ли вы какие-нибудь изменения в его поведении? — поинтересовалась судья.
— Нет, он был такой, как всегда.
И тут снова подал голос юный очкарик:
— Господин свидетель, вашему коллеге Хайгереру действительно нравилось работать в газете?
Крис надолго задумался.
— В общем, нет, — наконец ответил он. — Ян не был журналистом, как ни старался убедить себя в обратном.
— А кем он был? — допытывался студент.
Черт! Что у него за вопросы?
— Скорее писателем, он пришел к нам из издательства. Книги оставались для него главным интересом в жизни.
— Почему же он ничего не написал?
Слова прозвучали для меня как гром небесный.
— Вы можете спросить об этом его самого, — заметил Крис.
Получив разрешение судьи, молодой человек повернулся ко мне:
— Господин Хайгерер, почему вы сами не написали ни одной книги?
Я встал, чувствуя, как у меня подгибаются колени. Вопрос эхом отзывался в моей голове. Перед глазами будто опустился серый занавес, который становился все темнее. Я чувствовал на себе руки охранников. Спертый воздух зала суда забил мне дыхательные пути.
— Ему плохо! — раздался голос, в котором звенела металлическая пластина. — Нужен перерыв!
Наконец-то Эрльт хоть что-то сказал по делу.
Я извинился за причиненное беспокойство. Видимо, у меня подскочило давление. Может, виновата духота. Судья еще раз обратила внимание присяжных на вопросы молодого человека.
— К теме писательства и работы подсудимого в издательстве «Эрфос» мы вернемся, когда будем обсуждать свидетельские показания, — пообещала она.
Мне полегчало. Я вдохнул полной грудью и попробовал улыбнуться.
Теперь на свидетельском месте появилась Мона Мидлански. Пуговицы на ее черной блузе в нужных местах были расстегнуты. Однако Реле смотрел в бумаги, Хель на часы, а Эрльт мне в затылок Остальные были женщины. Илона Шмидль смерила журналистку презрительным взглядом, выпятив нижнюю губу. Похоже, она находила ее вульгарной. А человек не может так думать в отношении кого-либо, если сам не таков. В общем, Мидлански и Шмидль стоили друг друга.
Для начала Мона ответила на вопросы судьи. Нет, она не приходится мне родственницей. Да, ей известно, что ложные показания караются по закону. Да, она знает меня хорошо. (Первая ложь.) Помнит как милого, чувствительного коллегу, от которого нельзя было требовать слишком многого. Что это означает? Профессиональные сплетни, обсуждение статей, посиделки за пивом — это, по словам Моны, не для меня. Журналистские темы я считал приземленными.
— Написание репортажей воспринималось им скорее как наказание, — продолжила Мидлански. — Наша работа требует жесткости, Ян для нее очень мягок.
Потом она вспомнила наш разговор в машине в день убийства. Что я там делал?
— Он к чему-то готовился. Не исключено, что кто-то вызвал его туда.
В зале поднялся шум.
— Суду ничего не известно об участии в данном деле третьего лица, — разочарованно заметила Штелльмайер.
Какое впечатление я произвел тогда на Мону?
— Он походил на девушку, которая внезапно обнаружила, что беременна, — отвечала Мидлански. — Ян сильно переживал трагедию в баре, ведь он находился рядом с местом преступления.
— Вы знаете, что убийство совершил обвиняемый, — произнес обозленный прокурор. — Он сам признался. Почему вы игнорируете факты?
— Я не поверю, что Ян Хайгерер может кого-нибудь застрелить, пока сама этого не увижу, — отозвалась Мона Мидлански. — Он совершенно безобидный человек.
Желает ли суд знать ее личное мнение? К сожалению, да. Мидлански считает, что я влип в какую-то историю. На меня кто-то оказывает давление. А как же оружие? Отпечатки пальцев? Они все подделали.
— Именно поэтому инспектора Томека отстранили от дела, — заявила Мидлански. — Здесь замешаны высшие полицейские круги.
Есть ли у нее доказательства?
— К сожалению, это журналистская тайна, — вздохнула Мона. — Мы ведем свое расследование.
