Постправда: Знание как борьба за власть - страница 102

До сих пор обсуждение «фикционалистского» взгляда на право велось с точки зрения правовой системы одного-единственного государства. Но изменится ли каким-то образом ситуация, если расширить предмет рассмотрения до межгосударственной системы? Этот вопрос, по всей видимости, стал основной практической и в то же время философской проблемой современных исследований международных отношений, особенно когда стало ясно, что есть убедительные политические причины включить в число жителей и «граждан» государства намного более широкий круг людей, чем предполагалось идеалом «национального государства», сформированным в XIX в. Это признание неустранимой искусственности понятия «государство» позволило Кельзену легко масштабировать свои идеи до международного уровня, а потому он сыграл роль важного консультанта в процессе создания и Лиги наций, и ООН. В этих случаях его основная цель заключалась в том, чтобы выстроить нейтральную процедуру для вынесения решений по конкурирующим нормативным тезисам, то есть создать Grundnorm высокого уровня, которая могла бы служить правилом универсальной игры. В такую игру были бы приглашены все государства и благодаря ей можно было бы приходить к определенному выводу по любому делу, вынесенному на суд. Международный суд ООН остается наследием этой линии мысли.

Однако главным врагом Кельзена был его современник – веймарский юрист, а позже апологет нацизма Карл Шмитт, который разделял тот же фикционалистский подход к праву, но отрицал легитимность любого масштабирования с внутригосударственных отношений до межгосударственных, поскольку это означало бы отказ, по крайней мере частичный, от государственного суверенитета, неизменно попираемого в таком случае ради интересов какой-нибудь страны или группы стран. И хотя сегодня проще занять сторону Кельзена, а не Шмитта, учитывая политические решения, которые каждый из них принял за свою долгую жизнь, стоит обратить внимание на то, что аргументы Шмитта в целом вторили исходному скепсису Макса Вебера относительно обращения к «человечеству» или «правам человека» в международном праве. В последние годы этот подход был взят на вооружение теоретиками, занимающимися народами, которыми традиционно пренебрегали и которые ощущали, что так называемые универсалистские концепции международного права на деле их игнорируют [Bernstorff, Dunlap, 2010].

Наша неспособность замечать модальную власть означает, что обычно у нас достаточно однобокое представление о том, как работает история. Например, много разговоров было о прогностических ошибках марксизма начиная с ошибки самого Маркса, который не смог предсказать, что первая революция, совершенная от его имени, произойдет не в стране с наиболее организованной промышленной рабочей силой (в Германии), а, наоборот, в стране со слабо организованной и во многом допромышленной рабочей силой (в России). Однако такая критика создает неверное впечатление, будто марксисты и их противники – просто наблюдатели истории, тогда как на самом деле это совсем не так. Действительно, выражения «самоосуществляемые» и «самоопровергаемые» пророчества были придуманы в XX в. для описания определенных форм успехов и неудач, с которыми в современную эпоху часто сталкивались не только социалисты, но также и капиталисты, особенно если учесть доверие инвесторов к рынку. Люди совершают целенаправленные действия, чтобы увеличить или уменьшить вероятность реализации конкретных прогнозов. Феномены, возникающие из таких действий, часто рассматриваются в качестве интерактивных эффектов наблюдателя и наблюдаемого, то есть в рамках различия, которое после работ Нильса Бора, Вернера Гейзенберга и Эрвина Шредингера связывается с функционированием квантовой реальности.

Наиболее естественный способ интерпретации математики квантовой механики состоит в том, что реальность надо считать пространством возможностей, а потому реальный мир возникает, когда это пространство сжимается до моментов, выполняющих функцию порталов, которые позволят понимать то, что возможно в прошлом и в будущем. Такие «порталы» и есть то, что мы обычно называем «настоящим», представляющим собой ту сферу, в которой причина и следствие соотнесены друг с другом наиболее очевидным образом. Но когда содержание настоящего меняется, меняется и наше ощущение того, что было и будет возможным. В этом отношении нет ничего такого, что должно было бы навечно оставаться невозможным, поскольку подходящее событие могло бы решительно изменить пространство возможностей. Но точно так же то, что было возможным, впоследствии может стать невозможным. Конечно, физику мое описание покажется слишком грубым. Тем не менее даже такое грубое описание может стать подсказкой для теоретиков политики и науки, особенно в том, как концептуализировать возможность и темпоральность – две основополагающие категории исторической науки. Соответственно, я не буду углубляться в тайны «квантовой причинности» (известной также как дальнодействие), не говоря уже о том, как представление о реальности, понадобившееся для понимания микроскопических событий, можно легко масштабировать до понимания событий обычной величины и даже глобальных тенденций. Однако ведущий теоретик международных отношений Александр Вендт [Wendt, 2015] уже проделал значительную часть черновой работы, необходимой для построения убедительной теории политики, полностью учитывающей тонкости квантовой механики.