И Телихов, и Смыковский, слегка смущённые, бесцеремонностью внезапного вторжения Андрея Андреевича, ответили не сразу.
– Что же ты Антоша, гостя так скверно встречаешь, – то ли с упреком, то ли с досадой воскликнул Андрей Андреевич, – тебе бы следовало пожалуй, пригласить господина управляющего в столовую, да чаем напоить по крайности, или того лучше, упросить его отобедать при нас.
– Благодарю, однако прошу вас, не нужно беспокойств, – отказался сразу же Телихов, – я видите ли сегодня у вас не в роли гостя. Ни приятной беседы, ни разговора о светском, от меня вы нынче не услышите. Одни только дела, невзрачные в своём однообразии, дела, привели меня в ваш дом. Вот уладим их, примем необходимые решения и меры, и тогда уж я непременно прибуду к вам на обед, а коли не пригласите, так и сам напрошусь, с величайшим удовольствием.
– Значит только дела, – немного разочарованно повторил Андрей Андреевич, – ну что ж, пусть и так. Дела, хоть они и серы, и нудны порой, а всё же вести их надобно. Тогда уж давайте и говорить о них станем, я с вниманием послушаю. Так начнём?
Устроившись удобно на диване, Андрей Андреевич взглянул на управляющего вопросительно.
Ипатий Матвеевич в ответ, бросил растерянный взгляд на Смыковского, не понимая, должен ли он посвящать в подробности заводских неурядиц его брата.
– Андрей, ну зачем ты здесь? – недовольно произнёс Антон Андреевич, – ведь ты заскучаешь через пять минут, а спустя четверть часа скроешься вон.
– Отчего же братец, – настаивал Андрей Андреевич, – мне интересно до чрезвычайности, я тоже имею желание узнать, как обстоят наши дела с заводом.
– Откуда такой интерес, теперь, вдруг? Я всегда считал, что ты сторонишься подобных разговоров, даже нарочно избегаешь их, предпочитая знать что-либо другое, далёкое от фарфорового завода и увязанных с ним хлопот.
– То было прежде, – ответил Андрей Андреевич, расправляя полы своего халата, – когда всё шло складно и без осложнений, а нынче я слышал, творится небывалое, рабочие бастуют, в стремлении установить свои порядки, и оттого страдают производства, страдают настолько, что приходят в полнейший упадок и доводят владельцев своих до банкротства даже, потому мне и желательно понять, не станет ли и с нами чего-нибудь подобного.
Смыковский и управляющий переглянулись, Телихов как-то сразу почувствовал, что Антон Андреевич не хочет огорчать брата своего.
– Да, что Вы право, – произнес он уверенно, – завод выдержи все испытания. Были разумеется случаи разорения некоторых господ, верно были, но это лишь от их недосмотра и неумения вести дела.
– Стало быть, на заводе моего брата, то есть, нашем заводе, рабочие трудиться не отказываются и условий своих не выдвигают? – спросил с недоверием Андрей Андреевич.
– До сей поры всё ладно было, и вперёд так же будет, – подтвердил Смыковский отворачиваясь.
Андрей Андреевич ощутил нестерпимую обиду и раздражение. Он осознал теперь наверное, что брат не доверяет ему и откровений о тягостном положении завода, ожидать от него не следует. Поднимаясь с дивана и гордо запрокинув голову, он было направился уже к выходу, как вдруг остановился подле Ипатия Матвеевича и взглянув на него спросил:
– А что господин управляющий, имеются ли у Вас братья, сестры или прочие родственные души?
Удивлённый таким необъяснимым поворотом, Ипатий Матвеевич пожал растерянно плечами и ответил не задумываясь:
– К сожалении я был единственным ребёнком у моих родителей, и осиротел ещё в юности.
– Не приведи господь, быть чьим-нибудь братом, – произнес резко Андрей Андреевич, – Это уж вы поверьте мне, я лучше других знаю. Брат, к тому же младший, это ведь наказание истинное, неподдельное. Ведь он, хоть годами и поменьше, а все норовит главным считаться старшего непременно в сторону ото всего отодвинет, в самую дальнюю сторонку, и вот он уже царь, а прочие рядом с ним, вроде уже и голоса не имеют, и могут только соглашаться, да смиренно всё принимать! А уж коли он им денег выдает на всякие там разнообразные нужды, так это уже и вовсе, считайте последняя тягость, ничего складного из этого не будет. Ты к нему подойдешь с поклоном, со всем почтением, а он тебе на это презрения отвесит, да ещё и в не остром уме укорит. И потому кажется мне, что лучше бы их и вовсе на свете не бывало, ни сестер, ни братьев.
