Смыковский слушал гневную речь Андрея Андреевича, оторопев.
– Я в толк не возьму, Андрей, да ты уж не обо мне ли? – всего и сумел спросить он, преодолев удивление своё.
Андре Андреевич, обернувшись, взглянул на брата со злостью и продолжил, словно не услышав его вопроса:
– Так вот я и говорю, отчего же это так несправедлива жизнь, ведь если один из-за удачи или везения внезапно явившегося, сделается вдруг важной персоной, состоятельной, да зажиточной, так уж он более и для родного брата недостижим. – Андрей Андреевич замолчал, на глазах его появились слёзы, губы задрожали, – И знаете ещё что, – прошептал он, схватив Телихова за руку, – ведь упрекает, и упреки его я повсюду за собой замечаю, во взгляде, в обращении, в поступках.
Ипатий Матвеевич аккуратно высвободил свою руку, но Андрей Андреевич тот час наклонился к нему ещё ниже, и протянул сдавленным низким голосом:
– Упрекааааееет!
– Андрей! Андрей! – прервал его Смыковский, – да что это!? Ты сам не свой нынче…
– Это мой братец мне намёки отпускает, – усмехнулся язвительно Андрей Андреевич, указывая пальцем на Смыковского, – насчёт того, что я нередко пьяным бываю, он верно желание имеет моё имя перед гостем, то есть перед вами опорочить, надеясь тем самым обескуражить меня, а я скажу – не выйдет! Не под силу тебе, Антоша, помешать мне, уж если я начал, так теперь ни за что не остановлюсь и всё выскажу! Ведь я, господин управляющий, оттого и пью, что братом унижен, да оттого ещё, что в доме этом довольствуюсь лишь позорным званием ненужного пустого человека, не приносящего ни пользы, ни радости. И всё это его рук дело! – Андрей Андреевич, оглянувшись ещё раз, вновь посмотрел на брата. Взгляд его, колючий, холодный, был полон ненависти, казалось ещё мгновение, и он бросится к Антону Андреевичу и ударит его, не колеблясь.
Беззащитный в своей растерянности, Смыковский, не сходя с места и округлив глаза, всё пытался разобраться мысленно, отчего так сердит на него старший брат, именно в сегодняшний день.
– Прошу простить меня, господа, – услышали вдруг оба брата и вспомнили, наконец, о присутствии в комнате Телихова, – я полагаю, мне здесь находиться неуместно, между вами кажется ссора. Это ссора родственная, и касается только вас двоих, позвольте же мне на этом откланяться. К тому же, – добавил управляющий, взглянув на стрелки карманных часов, – я должен вскорости встретиться с одним, непомерно важным для завода заказчиком.
– Ах нет уж! Позвольте мне вперёд покинуть вас, – произнес сердито Андрей Андреевич, – продолжайте в спокойствии беседу, а я тем временем отправлюсь по своему неотложному делу, навещу соседа- приятеля, да разживусь у него наливкой в долг, или вот хоть за этот распрекрасный халат. Весело оставаться!
После таких слов, Андрей Андреевич, вполне довольный собой, удалился, с силой захлопнув тяжелую дверь кабинета.
Прошло уже некоторое время, а Смыковский всё молчал, не отводя глаз от двери, шумно закрытой братом.
Ипатий Матвеевич и прошелся по комнате, и шаркнул, как-будто случайно ногой, однако ж напрасно, Антон Андреевич стоял не шевелясь, словно не видел его вовсе. Телихов глядел на него с сочувствием, ему было неуютно и скверно оттого, что стал он свидетелем такой сцены, и ещё оттого, что Смыковскому теперь наверняка будет неловко и даже стыдно перед ним. Желая поскорее исчезнуть и выбраться наконец, из затруднительного положения, он всё же решился обратиться к Антону Андреевичу.
– Пожалуй, мне в самом деле, пора, – сказал он сконфуженно.
Смыковский посмотрел на него, но как-то бессмысленно.
– Никогда в своей жизни, ни одного раза, я не позволил себе упрекнуть моего брата хоть в чем-нибудь. Даже если мысли такие и возникали в моей голове, мне становилось непереносимо стыдно из-за того только, что я допустил их появление, – произнёс неожиданно Антон Андреевич и Телихов понял, что ему не время ещё уходить, вздохнув, он присел в кресло. Смыковский же продолжал:
– Упрекнуть брата, укорить его, мне представлялось недопустимым, недостойным, я считал это за низость. Давно уж мы с братом трудно ладим, но я полагал, что он не сумеет ненавидеть меня настолько. Это страшно, поверьте мне Ипатий Матвеевич, это страшно, тем более, когда ненависть эта беспричинна.
