— Да нет, что вы…
Катя рассыпает соевые ростки и скорей принимается собирать их.
— Где вас кроме «Спящей красавицы» можно увидеть?
Она отрывается от сои. Хочет поднять ресницами ветер.
— В «Щелкунчике». Варнава будет как раз к зимним праздникам ставить «Щелкунчика». Жду не дождусь. Я из-за него пришла в балет. Чайковского оттуда всего насвистеть могу, все два часа, — улыбается Катя. — Но пришлось подождать вот. Его лет десять, наверное, у нас в Большом не ставили. Ну ничего, дождалась вот, и даже до выхода на пенсию.
— Какую партию вам предлагают? — учтиво интересуется Белоногов.
— Ну я ведь в кордебалете. Какие нам предлагают там партии? Оптовые. Буду гостьей, потом игрушкой, потом мышкой-норушкой.
— Я тоже этого «Щелкунчика» жду, знаете, — откликается князь. — Я ведь большой поклонник Варнавы еще с древних времен. Давно пора было переосмыслить его, как считаете? Да. Хочется свежего чего-то. Чего-то яркого. Молодой крови.
— Я лично готова быть донором.
— А какой вы сезон танцуете? — спрашивает Катю Белоногов, изучая ее сквозь бокальную лупу.
— Пятый.
— Игрушка… Несправедливо. Засиделись вы в кордебалете, Катенька. Одни и те же лица блистают, а блеск-то уже потускнел.
Катя как бы давится вином, пачкает кремовое платье, Белоногов хлопочет вместе с официантом, чтобы спасти ее, а сам усмехается. В эту передышку она одергивает себя.
— Я не хотела бы, чтобы вы подумали… Если вы можете что-то для меня сделать, я бы о другом вас попросила.
Князь слушает внимательно.
— Про моего жениха… Лисицын, Юрий, подъесаул. Может, есть возможность узнать… Что с ним…
Белоногов кладет себе в рот кусок нежного красного мяса и неспешно пережевывает его, глядя Кате прямо в глаза.
— Я мог бы попробовать. Но не нужно переоценивать уровень моей осведомленности, — предупреждает он.
— Я была бы очень признательна, — говорит Катя. — Очень.
Домой Катю отвозит лакированный автомобиль с номером «717».
5
И вот балетмейстер подзывает слегка похмельную Катю к себе, мягко берет ее за локоть. Катя, как обычно, первая; в зале только она и десять ее отражений.
— Катюш. Мне кажется, время пришло. Я хочу, чтобы ты партию Мари освоила.
— Какой Мари? — Катя глупеет от ужаса и ощущения рождественского чуда.
— Партию Мари, Клары, в «Щелкунчике», ну?
— Заглавную? Ее же Антонина танцует?
— Ну ты в качестве дублерши пока, разумеется. Но чтобы ты умела. Пора пришла тебе шаг вперед сделать. Пятый сезон все-таки.
— Вы… — Катя хочет дознаться, сам ли Варнава решил вдруг это ей предложить, но боится спугнуть чудо. — Конечно, да. Спасибо!
— Поработать придется, конечно. Времени осталось меньше месяца.
— Я… Я готова. Я смотрела за ней, а в старых балетах наизусть знаю. Дома танцевала, — лепечет Катя.
— Ну и хорошо, и прекрасно. Ладно, потом обсудим. На парные попрошу Зарайского остаться, он человек опытный, поможет.
— Да хоть Зарайского!
Тут набегают уже остальные: Калинкина, Труш, Лялина, Смородченко, Киршенбаум, Воронина, Касымова, две Никишовых, Непейвода, Небылицкая, Стон и Амбарцумян. В трико, в лосинах, в спортивных бюстгальтерах, волосы сзади пучком, походка матросская.
Ни одна из них не рассчитывала застрять в кордебалете, все мечтали о том, чтобы солировать. Каждая себя видела на зернистых монохромных плакатах «Прима Императорского балета», себя видела на Государевом Новогоднем балу, себя — в свете софитов последней выходящей на поклон к рукоплещущему двухтысячному залу, осыпанную цветами. И что? Кем стала? Каплей в дожде, муравьем в муравейнике, нотой в симфонии. Так им Филиппов всем объяснял, почему они себе свои амбиции могут поглубже в душу засунуть и больше перед ним этими амбициями не трясти. Без фона нет шоу, артисты кордебалета не подтанцовка, а обрамление, вот это вот все.
На четвертый сезон, на пятый, на шестой — люди смирялись с тем, что место их в строю, а не перед строем, с тем, что их блеска хватило только на то, чтобы попасть в Большой, но чтобы засиять в Большом, его оказалось недостаточно. Устали рваться вверх и вместо этого стали изобретать, как сберечь силы на саму жизнь — на все, собственно, что происходило за стенами, которые в Большом называли с придыханием и благоговением
