— А мы те поначалу язык-от укоротим, — утерев под носом красную юшку, ласково пообещал Матоня. — Ну-т-ко, держи ему голову…
Ага, держите, суки позорные… Вряд ли, конечно, получится против всех — да лучше быстрая смерть, чем такая… А уж этого ублюдка Матоню он с собой на тот свет прихватит — к бабке не ходите!
Дождавшись, когда один из московитов схватил его обеими руками за шею, Олег Иваныч враз выпростал руку, протянул к вражеским ножнам… Миг — и московит упал, заколотый собственной саблей!
Ловко отскочив к росшему рядом дереву, Олег Иваныч нехорошо улыбнулся. Московиты попятились. Матоня страшно завыл, словно упустивший добычу волк, и, взмахнув окровавленной саблей, погнал на противника всех имевшихся воинов…
С радостным сердцем ехал по полю битвы славный московский воин Силантий Ржа. Доспехи черненые сняв, отдал людишкам — чистить, сам налегке ехал — в кафтанце атласном, алом, в рубахе белой, вышитой. На ногах — легкие сапоги козлиной кожи с узорочьем тисненым. На поясе — кинжал един только. Правда, меч двуручный, ливонский, к седлу привешен. Ну, это так — позабыл снять, теперь уж не выкидывать же!
Радостно было Силантию, душа пела. Удачно поход сей складывался, что ни сраженье — то победа. Отбили Заволочье, сожгли Русу, здесь вот, на Шелони, сразились. Главным силам до Новгорода двадцать верст осталось — конец войне близок. А потом… Жалует Иван Васильевич Силантия, слугу своего верного, землишкой со людищами, ох, жалует… Да еще и на выбор! Где б испросить-то? Вот, под Русой — ничего, говорят, да и к Новгороду близко. Иль у Тихвинского посада взять, рядом с иконой святой? На богомолье ездить, грехи замаливать. Но, опять же, земли там бедные, не растет жито. Больше овес да репа. Нет, лучше около Русы взять.
Радостно Силантию. За себя, за Москву, за Ивана Васильевича, великого московского князя. Кто он, Силантий, без государя? Никто. Человечишко рода бедного, захудалого, хоть предки с Олегом на Царьград хаживали. А все ж богатства особого не нажили. В бедности жили. Так и Силантий бы… Ежели б не воля государя великого! Все получил за верную службу — и землицу, и людишек, и почет да славу. И еще, бог даст, получит. Служи только. А что строг государь — так то и правильно. Не будешь строгим — пораспустятся людишки, избалуются. Потому — казнить иногда приходится, прореживать. А то взяли моду, как в поганых странах: «вассал моего вассала — не мой вассал», да правила какие-то выискивают, что они государю должны, а что, страшно и вымолвить, он им. Это подумать только! Будто государь — да еще и кому-то должен что? Хватать таковых надо да казнить лютой смертию, чтобы другим неповадно было!
Задумался Силантий. В задумчивости съехал к реке, лицо сполоснул, да в обрат поехал. На холм уж выбрался — вдруг крики в кустах услыхал… Что за черт? Может, враги недобитые?
Вытащив меч, Силантий Ржа пустил коня вскачь. Мечом над головой вращая, на поляну выскочил, корчагу с вином твореным сбив…
— Что тут у вас?
Вздрогнули все от окрика богатырского — и сами московиты, и пленники.
Узнал Олега Иваныча Силантий, остановил нападавших.
Вложив меч в ножны, спешился, подошел ближе. Протянул руку Олегу:
— Саблю… Этим всем, — Силантий кивнул на пленников, — жизнь… Мое слово!
Замер Олег Иваныч. Может быть — лучше погибнуть с честью? А Софья? А Гришаня? Те-то ведь на него надеются! А он тут возьмет — и амба! Все их надежды предаст. Нет, погибнуть — самое простое. А вот выжить, выбраться, Софью с Гришаней выручить — это куда как потрудней будет… Софью с Гришаней… Нет, не только о них подумал в этот момент Олег Иваныч… О Новгороде подумал, о республике Новгородской… О слабости ее и силе… Одно поражение — еще не конец. Еще не рыщут жадно по мощеным новгородским улицам московитские всадники, еще хватит богатства у Новгорода, еще, даст Бог, будет и сила. Еще посчитаемся… не все потеряно, не все…
Усмехнувшись, эфесом вперед протянул Олег саблю…
Силантий кивнул серьезно, приняв оружие, уважительно поклонился, потом вдруг обернулся… Нифонтия безглазого, воющего, увидав, на Матоню взглянул грозно.
