– Они вынуждают нас становиться на путь преступления, – сказал дантист.
– Для них мы все давно преступники.
– Я не преступник, и моя совесть чиста, – возразил дантист.
– Ну, мы все здесь такие, – вставил пруссак. – А всех в тюрьму не посадят.
– И держите свои покаяния при себе, – не унимался дантист. – Я всего лишь выполнял свои обязанности. Зубы и дупла одинаковы, и в чьем они рту, значения не имеет. Я клялся Гиппократу.
Это заявление вызвало общий смех.
Фрида уже хотела поправить глупца, но тут Альберт – как и раньше, когда она напевала запрещенную песню перед курившими рядом томми, – положил руку ей на запястье и бросил заговорщицкий взгляд, словно говоря: они того не стоят. Она ощутила приятный трепет, почувствовала, что между ними будто складывается что-то вроде альянса.
– Отметина у тебя на руке… Это родинка?
Он едва заметно покачал головой:
– Не здесь.
Внезапно вскочив, Альберт дважды стукнул ладонью по борту грузовика. Машина остановилась, и молодые люди спрыгнули на землю. Они находились у деревни Бланкенезе, в нескольких милях от виллы Любертов, – там, где Эльбшоссе уходило в сторону от реки. Солнце уже клонилось к городку Штаде, и его лучи, отражаясь от воды, окутывали берег красноватым сиянием.
– Не иди рядом со мной, – сказал Альберт, поднимая воротник куртки и пряча в него лицо. – Держись шагах в двадцати.
– Нам далеко?
Альберт не ответил и рванул вдруг так, что Фрида подумала, уж не пытается ли он удрать. Чтобы держать его в поле зрения, ей пришлось едва ли не бежать.
Бывшая рыбацкая деревушка Бланкенезе отличалась от других тем, что располагалась подле уникального для этих равнинных мест крутого холма, по которому, на средневековый манер, карабкались и старые домишки, и новые солидные виллы. До войны Фрида частенько бывала здесь с матерью – сидя в прибрежной таверне, они наблюдали за плывущими по Эльбе судами. Каждый направляющийся в Гамбург иностранный транспорт таверна встречала гимном его страны. Сегодня река выглядела пустынной, если не считать неповоротливого британского крейсера; тяжелые темно-серые тучи нависли над деревней, готовясь обрядить ее в сверкающий сказочный наряд.
Следуя за Альбертом на почтительном расстоянии вверх по склону, Фрида пыталась угадать, в каком из домишек живет он. Наконец ее новый знакомый свернул с дороги, прошел через садовую калитку к крыльцу крытого тростником домика, глянул по сторонам, прошмыгнул к боковому входу и заглянул в зарешеченное окно. Торопясь по вымощенной известняковыми плитами тропинке, Фрида думала о Ганзеле и Гретель, заблудившихся в лесу и наткнувшихся вдруг на леденцовый домик. Мешая сказочные сюжеты, она представляла Альберта принцем, разбудившим ее от долгого сна и спасшим от отца, который, как выяснилось, и не отец ей вовсе.
– Ты давно здесь живешь? – спросила Фрида, проходя за ним в дом.
– Нет, не очень.
Повсюду лежали восточные коврики и подушки. Альберт набросил на кресло тяжелый килим, сел и стал снимать ботинки.
– Это дом военного доктора, майора Шайбли. Он сейчас в лагере для перемещенных, ждет, когда его проверят и выдадут документы.
Фрида уже увидела фотографию доктора – тот сидел на мотоцикле посреди пустыни, в больших запыленных очках и шлеме с красным крестом. Под воротником у него поблескивал железный крест.
– Он герой войны, этот твой знакомый? – Она взяла фотографию, чтобы рассмотреть получше.
– Мы с ним не знакомы. Я просто пользуюсь временно его домом. Если британцам можно, то почему нам нельзя?
– Может, его посадят в тюрьму. Если он герой.
– Его отпустят, как только выяснят, что он служил у Роммеля. В любом случае мне нельзя оставаться здесь надолго. Меня и так уже многие тут видели. Другой дом я уже присмотрел. Поближе к тебе. На Эльбшоссе.
– Будем соседями.
Альберт кивнул.
– Так на чем разбогатела твоя семья?
– Мой отец – архитектор, а мамина семья была связана с судоверфями.
Глаза у Альберта вспыхнули.
– “Блом и Фосс”?
Она кивнула.
– А они не против, что ты болтаешься так далеко от дома?
– Мама погибла, а… Мне наплевать, что подумает отец.
– И он не станет тебя искать?
