– Спой мне, – попросила леди Амальтея. – Возвысить голос в этом темном, пустынном месте есть дело и доблестное, и полезное. Спой мне, спой громко – заглуши мои сны, удержи от воспоминаний о том, что желает быть вспомненным мной. Спой, господин мой принц, если тебе то будет угодно. Быть может, это и не подвиг героя, но я буду рада ему.
И принц Лир запел, с охотой и пылом, там, на холодной лестнице, и множество волглых, невидимых тварей засуетилось, спеша укрыться от светозарной веселости его голоса. Запел он первое, что пришло ему в голову, и вот какой была его песня:
В дни, когда я был молод и телом прекрасен,
Я от женщин ни в чем отказа не знал,
Я сердца их горстями, как семечки, щелкал
И твердил о любви, но, конечно же, лгал.
Для себя я решил: «Ни единой не ведом
Тайный знак, что в душе моей укоренен:
Я дождусь той, что сможет раскрыть эту тайну,
И пойму по повадке своей, что влюблен».
Годы мимо неслись, словно тучи по небу,
Прах любовей моих ветерок ворошил,
Я манил и бросал, оскорблял и бесчестил,
И грешил, и грешил, и грешил, и грешил.
Про себя я твердил: «Ни одна же не знает,
Что хоть где-то страстям я поставил заслон.
Да, Она не спешит, но я ждать буду стойко
И пойму по повадке своей, что влюблен».
И явилась Она, с ее мудростью нежной,
И сказала: «Ты вовсе не тот, кем слывешь».
Лишь замолкли слова – я тотчас ее предал,
И Она умерла, выбрав яд или нож.
Я твержу про себя – правда, нынче уж редко,
Ведь соблазны теснят меня с разных сторон:
«Хоть любовь и сильна, но привычка – сильнее,
Не сменил я повадку, пусть был я влюблен».
Когда он закончил, леди Амальтея залилась смехом, и казалось, что этот звук заставил старую, старую тьму замка злобно зашипеть на них обоих.
– Да, это было полезное дело, – сказала леди Амальтея. – Спасибо, мой господин.
– Не знаю, почему я спел именно эту песню, – смущенно сказал принц Лир. – Один из ратников отца часто певал ее мне. На деле, я ей не верю. Я думаю, что любовь сильнее привычек и повадок. Думаю, что возможно хранить себя для кого-то очень долгое время и все-таки помнить, почему ты ждал ее прихода.
Леди Амальтея улыбнулась опять, но не ответила, а принц подступил к ней на шаг ближе.
Дивясь своей отваге, он тихо сказал:
– Я вошел бы в твой сон, если б мог, и охранял тебя там, и убил того, кто преследует тебя, как сделал бы, хвати ему храбрости сразиться со мной при честном свете дня. Но я не могу – пока не приснюсь тебе.
Ответить она не успела, если и намеревалась, поскольку на винтовой лестнице под ними зазвучали шаги, и глухой голос короля Хаггарда промолвил:
– Я слышу, как он поет. С какой это стати он вдруг запел?
Ответил ему голос Шмендрика, королевского чародея, кроткий и торопливый:
– Конечно, это всего лишь некое героическое лэ, chanson de geste[37] из тех, что принц поет, отправляясь на поиски славы, или когда скачет, добыв ее, домой. Будьте уверены, Ваше Величество…
– Он никогда не поет здесь, – сказал король. – Не сомневаюсь, в своих дурацких блужданиях он распевает во все горло, потому что так положено героям. Но сейчас он пел здесь, и пел не о битве и доблести, а о любви. Где она? Я понял, что он поет о любви, еще не услышав его, потому что сами камни содрогнулись так, точно Бык заворочался в земле. Где она?
Принц и леди Амальтея переглянулись во мраке, и в этот миг они уже стояли бок о бок, хоть ни один из них не сдвинулся с места. А следом пришел страх перед королем, поскольку что бы ни зародилось меж них, он пожелал бы это отнять. Площадка над их головами вела в коридор, и они повернулись и побежали, хоть и видели не дальше, чем улетало их дыхание. Ее шаги были беззвучны, как обещание, данное ею принцу, зато его тяжелые сапоги били в каменный пол, как сапогам и следует. Король Хаггард не погнался за ними, лишь голос его зашелестел, летя по их следам, шепча нечто не слышное за словами мага:
– Мышка, мой господин, и сомневаться нечего. По счастью, мне известно замечательное заклинание…
– Пусть бегут, – сказал король. – Меня это более чем устраивает.
Когда же они остановились, где бы это ни произошло, глаза их встретились снова.
