С трудом встав на колено, Шмендрик обнаружил, что Красный Бык почти подогнал единорога к деревьям. Если б только она попыталась убежать еще раз, – но единорог уже принадлежала Быку, не себе. Чародей увидел ее лишь мельком – бледную, затерявшуюся между бледными рогами, а потом она исчезла из виду, заслоненная красным плечом. И тогда больной, измолоченный Шмендрик покачнулся, закрыл глаза и позволил безнадежности пройти сквозь него победным маршем и пробудить где-то в нем нечто, уже пробуждавшееся однажды. И закричал от страха и радости.
Какие слова произнес он в этот второй раз, Шмендрик так никогда достоверно и не узнал. Они отлетали от него, как орлы, и он отпускал их, а когда улетело последнее, вернулась – с грохотом, ударившим его по лицу, – пустота. Все случилось так быстро. Однако на сей раз он, еще не успевший очнуться, понял, что сила опять побывала в нем и ушла.
Далеко впереди Красный Бык стоял, обнюхивая что-то лежавшее на земле. Единорога Шмендрик не видел. Он пошел в ту сторону так быстро, как мог, но первой приблизилась настолько, чтобы понять, что́ обнюхивает Бык, Молли. И поняв, прижала, точно дитя, пальцы ко рту.
У ног Красного Быка лежала юная девушка, малая кучка света и тени. Она была голой, кожа ее отливала цветом снега под луной. Тонкие спутанные волосы, белые, как водопад, струились почти до ее поясницы. Лицо она закрывала руками.
– О, – выдавила Молли. – О, что же ты натворил?
И она, забыв обо всякой опасности, подбежала к девушке и опустилась рядом с ней на колени. Красный Бык поднял огромную слепую голову и медленно повел ею в сторону Шмендрика. Бык, казалось, тускнел и выцветал, пока светлело серое небо, хоть и оставался еще яростно тлеющим, как ползущая лава. Каков его настоящий размер, гадал чародей, каким становится цвет, когда он остается один?
Еще раз обнюхал Красный Бык неподвижное тело, пошевелив его своим ледяным дыханием. А затем, не издав ни звука, понесся к деревьям и в три гигантских скачка скрылся из глаз. В последний раз Шмендрик увидел его на самом краю долины: лишенную формы кружащую тьму, красноватую тьму, которую видишь, закрывая от боли глаза. Рога Быка уже обратились в две острейшие башни безумного замка старого короля Хаггарда.
Молли Грю положила голову белой девы себе на колени, снова и снова шепча: «Что же ты натворил?» Лицо девушки, такое спокойное во сне, столь близкое к улыбке, было прекраснее всего, что когда-нибудь видел Шмендрик. Оно и терзало его, и согревало. Молли разгладила странные волосы, и Шмендрик увидел во лбу – над и между закрытыми глазами – маленькую, выпуклую метину, более темную, чем кожа. То был не шрам и не царапина. Больше всего метина походила на цветок.
– Что значит «натворил»? – спросил он у стенавшей Молли. – Всего лишь спас ее магией от Быка, вот что я натворил. Магией, женщина, моей собственной истинной магией!
Восторг лишил его сил, ибо ему хотелось и плясать, и стоять спокойно; его сотрясали вопли и рацеи, а сказать-то было и нечего. Кончил он тем, что по-дурацки рассмеялся, обнял себя так крепко, что лишился дыхания, и повалился рядом с Молли, поскольку ноги его подкосились.
– Дай мне плащ, – сказала Молли.
Чародей лучезарно улыбался ей и хлопал глазами. Она протянула руку, сдернула с его плеч драный плащ. Накрыла им спящую и, как могла, подоткнула. Девушка просвечивала сквозь него, словно солнце сквозь листву.
– Ты, несомненно, гадаешь, как собираюсь я вернуть ей подлинное обличье, – сказал Шмендрик. – Не гадай. Сила придет ко мне в минуту нужды – ныне я знаю хотя бы это. Настанет время, и она начнет приходить на мой зов, однако оно еще не настало. – Он порывисто схватил длинными руками голову Молли Грю и, стиснув ее, воскликнул: – Но ты была права, ты была права! Она здесь и она моя!
Молли оттолкнула его, одна щека ее грубо побагровела, уши расплющились. Девушка вздохнула у нее на коленях, почти перестала улыбаться, отвернула лицо от восхода. Молли сказала:
– Шмендрик, несчастный ты маг, как же ты не понимаешь…
– Что? Тут и понимать нечего. – Однако голос его стал вдруг резким и настороженным, в зеленых глазах появился испуг. – Красный Бык пришел за единорогом, вот ей и нужно было обратиться в кого-то другого. Ты сама молила меня изменить ее, – что же тревожит тебя теперь?
