— Не ожидал. Столько лет тянули, тянули.
— Тянули, тянули и вытянули, — весело сказал первый зам. — Меня и самого это волновало. Я же потомственный строитель. Я полгорода застроил. Действительно, смешно, что в нашем мегаполисе приходится использовать паром, как в глуши. Ещё чем могу помочь?
— Я бы хотел побывать на Карском полуострове.
— Пожалуйста! Обеспечим хоть завтра.
— Ловлю на слове.
— Хоть завтра, хоть через неделю, хоть каждую неделю, когда хотите. У руководителя Интеграционного комитета есть свои привилегии. Вы хотите на буровые?
— Да, буровые, трубопровод. Но для начала — природный резерват на Юраке.
Мне показалось знакомым это название — Юрак. Что-то из учебника географии.
— Это ведь совсем другая область, — сказал первый зам. — Или вы теперь и медведей защищаете?
— Там используется труд кхандов. Хотел проверить, нет ли нарушений закона.
— Вы везде видите нарушения. На Юраке нет и не может быть нарушений. Группа академиков заявила, что в этом месте устраивать резерват нельзя. Наши биологи утверждают, что обязательно нужно. Пока мы заморозили организацию на неопредёленный срок. Знаете, эти великие умы нас совсем измучили. И деньги есть, и желание, а вот такая заминка.
— Значит, мне там нечего делать, — сказал Карапчевский. — Тогда только буровые.
— Принято, — сказал первый зам. — Вот видите, как всё просто. Зачем по каждой мелочи беспокоить наместника?
— Такая у меня работа, — сказал Карапчевский. — Беспокоить.
— Если не возражаете, я сам с удовольствием с вами слетаю.
— Не возражаю, конечно.
— Север — наша молодость! — сказал первый зам. Его веки поднялись, глаза засверкали. — Вы не застали той воистину грандиозной эпохи. Вам не понять. Я же полсевера застроил!..
Выйдя из Дома наместника, мы пешком направились к Первой гимназии.
— Молодость он вспомнил… — пробормотал Карапчевский, но продолжать не стал.
* * *
Двухэтажная гимназия была выкрашена в яркие бело-синие цвета. От шума улиц её отгораживал знаменитый парк, где Майя и Наташа провели детские годы. На постаменте у ворот высился знаменитый глобус, о котором Майя и Наташа прожужжали мне все уши. Сам глобус давно потемнел, позеленел, но оба полюса сверкали от постоянных прикосновений.
Карапчевский остановился у глобуса и задумчиво погладил южный полюс. Потом встал на цыпочки и дотянулся до северного. Он оглянулся на меня и подмигнул. Я не стал гладить полюса. Эта примета работала только для гимназистов и выпускников.
Внутри царила тишина — шёл урок. На первом этаже стояли бюсты великих учёных, писателей, военачальников, педагогов. В конце ряда был стенд, где находились кубки, вымпелы, грамоты. На втором этаже все стены были увешаны детскими рисунками — от каракулей малышей до почти профессиональных работ — и фотографиями из гимназической жизни. Я пробегал по фотографиям взглядом и не находил ни одного кхандского лица.
В кабинете директора нас тоже встретила секретарша. Она сказала, что директор сейчас на уроке, а урок закончится через десять минут.
Карапчевский сел на диванчик, откинулся на спинку и закрыл глаза. Я стоял рядом, опираясь о подоконник.
Скоро раздался звонок. Карапчевский дёрнул головой и открыл глаза.
Всё здание одновременно охватил гул. Коридор заполнила толпа мальчиков и девочек в бело-синих галстуках, похожих на легионерские.
Поверх этой толпы плыл пожилой, седовласый господин в очках. Он успевал одновременно отвечать на десятки «здрасьте» и разговаривать с какой-то женщиной. Он заметил Карапчевского и что-то сказал собеседнице. Та посмотрела на нас и ушла. Седовласый поздоровался. Карапчевский быстро нас познакомил. Это был директор гимназии — не менее знаменитый, чем глобус.
— Очень рад, что не забываете свой второй дом, — сказал директор, по-старчески сопя носом.
— Я к вам ругаться, — сказал Карапчевский.
Директор нахмурил густые седые брови и пригласил нас в кабинет. Кабинет тоже был увешан фотографиями и детскими рисунками. За директорским креслом висела фотография: директор и первый консул стоят рядом с глобусом и жмут друг другу руки.
— Я знаю, из-за чего вы хотите ругаться, — сказал директор. — Не стану увиливать, я с себя вины не снимаю. Но один в поле не воин.
