— Здорово! — Виктор вошел в комнату и добродушно улыбнулся. Приветствие вышло громким, Виктор надеялся разбудить отца, но тот даже не пошевелился. Зато темноволосый мужик сразу обернулся, осмотрел визитера с ног до головы и, словно вспомнив нужные слова, произнес.
— Ты кто?
— А ты кто?! — парировал гость.
— Я — Володька. Живу тут.
— Чего — прямо тут?!
— Прямо тут!
Виктор удивился: «Во дает батя. Собутыльника уже на постой оставляет. Надо будет потом разобраться, что за гусь такой. Только позже».
Но разбираться не пришлось. Нежданно-негаданно из-за спины раздался женский, едва не оглушивший Виктора, вопль.
— Ну, бля, молодец! Я его там ищу, а он здесь керосинит. Хватит — домой пошли!
Выставив руки в бока, Катюха гневно смотрела на мужа и, казалось, будь у нее возможность, набила бы ему морду. Но возможности такой у нее не было и, куривший мужик прекрасно это понимал. Он затянулся сигаретой, перевел взгляд опять в окно и спокойно отрубил.
— Кать, иди отсюда. Сам знаю, когда мне идти. Вот сейчас с Василичем по маленькой и тогда уже все. О, кстати! — Володька повернулся к Виктору. — Тут у нас новый человек пришел, ему тоже налить надо. Будешь пить-то?!
Виктор молчал. Выпить он хотел, но пить с незнакомым типом было не с руки. Сомнение ушлый Ковалев заметил сразу.
— Чего молчишь?! Брезгуешь что-ли?!
— Да нет.
— Тогда садись давай!
Виктор сел, а Катюха, по опыту уже знавшая, что раньше, чем покажется дно бутылки, муженька домой не затащишь, решила подождать. Тут же — на кровати дяди Миши. Ковалев разлил остатки водки и, не чокаясь, быстро опрокинул стакан. Виктор помедлил и опять нарвался на упрек.
— Ну, а ты чего?!
— Так это…. а ей?!
— Катьке, что ли?! Так, где я тебе столько водяры найду? Самим не осталось, а ты еще бабе хочешь.
— У меня есть. Вон в сумке лежит.
— Что, серьезно?
— Ну да.
— Еб твою мать, с этого бы и начинал!
Через полчаса водяра в сумке уже не лежала, а лежал на грязном полу сам Володя. Пьяный, конечно. Свежие Виктор и Катюха, набраться под завязку еще не успели, а потому точили лясы и скалились друг другу. Слово за слово…. Виктор был породистым самцом. Белокурый, голубоглазый, высокий. Лицо, правда, немного портила, выдвинутая вперед, челюсть. Но разве это недостаток?!
Из Катюхиной комнаты Виктор вышел под утро. Взлохмаченный, с красными прожилками в глазах. Дошел до умывальника, сунул под ледяную струю голову. Через минуту сознание начало поясняться. Катюха стояла рядом.
— Не ходи сюда больше. Все равно ничего у нас не будет. У меня Володька есть. Он нас на куски… если узнает.
— Не боись. Я уже все забыл. — Виктор хлебнул ржавой воды и, не оборачиваясь, пошел в батину комнату.
Так и сгинул бы в лабиринтах Катькиной памяти белокурый Витя с глазами-озерами, да не судьба. Через три недели, не ощутив привычной тяжести внизу, Катя забеспокоилась. Еще через две отпросилась с работы и пошла к врачу. Сдала анализы и пришла за вердиктом.
— Милочка, да вы беременны. — Седой, с орлиным носом врач-гинеколог, смотрел на нее, как на наивную дуреху. — А вы что и не догадывались?!
— Нет.
— Через восемь месяцев ждите пополнения.
Новость шокировала. Она так хотела ребенка и вот, когда он появился в ней, была совершенно не готова. «Неужели от него?! От того самого Вити?! Бог мой, а Володя?! Этот же пижон залетный — сивый, как мерин, не то, что темноволосый Ковалев. Он же сразу все поймет. Что тогда?! — В отчаянье она закусила губу. И тут же другая мысль — холодная, будто чужая, успокоила. — А что тогда?! Да ничего! Аборт делать не буду. Какой ни какой — мой ребенок, а не нравится — пусть собирает вещички и катится на все четыре стороны. Я никого не держу, ребенок мой и точка!»
Решительность, с которой она расставила все по местам, удивила ее саму. Но по-другому и быть не могло.
До поры до времени Катя молчала. Боялась реакции — вдруг не примет. Ковалев узнал, когда шел уже четвертый месяц. Удивился и обрадовался. И тут же в душе урки шевельнулся червь: «Мой ли? Не было, не было и тут раз тебе — готово! Что-то вдруг и сразу». Доверять он не умел, жизнь разучила, но и предъява без доказухи — пустой звон. А искать ее, доказуху — желания не было никакого.
