— Вовка! Вовка, ты что?!
Вовка, открыв рот, как рыба, хватал душный воздух, глотал его, но сказать ничего не мог. Глаза его стали стекленеть, дышать получалось через раз а, через несколько минут домашний тиран испустил дух. Катя закричала, выронила нож и навзрыд зарыдала над своей жертвой.
Всего этого Максим, к счастью, не видел. Проснувшись, он обнаружил, что в их квартире ходят незнакомые люди в серых мундирах и белых халатах. Потом, накрыв простыней, на носилках унесли отца, а следом увели и мать. Он заплакал и рванулся к ней, но чужая женщина в форме схватила его за руку и, прижав к себе, погладила по голове.
— Не плачь. Не надо. Мама скоро вернется.
… Середина 90-х.
Георгий крутил баранку, вписывая каблучок в знакомые повороты, и прикидывал барыш: «При хорошем раскладе оборванцы потянут на триста, а, если повезет — пятьсот американских рубликов. За каждого! Это при хорошем раскладе. При плохом.… Эх!» Георгий вздохнул: «О плохом лучше сейчас не думать». Но сомнения не отступали, упрямо лезли к нему в душу.
Пацаны были дикие, грязные, а самое главное — порядком избитые. Кровавые подтеки под носом, гематомы на ребрах — отметины существенно снижали ценник. А то и вообще, могли свести на нет. Рисковый, ведь, товар. От побоев беспризорники могли склеить ласты прямо в фургоне. Тогда не только денег, свободы можно не увидеть. Прецеденты уже были…
Восемь месяцев назад, когда Туфченко только присматривался к этому бизнесу, жизнь показала ему свою изнанку. У палатки, где он выгружал товар, к нему подошел подросток. Лет тринадцать, не больше.
— Дядь, дай пожрать что-нибудь.
Георгий, опустив ящик, остановился. Пацан, хоть и попрошайничал, но презентабельный вид до конца не утратил. Одежда его была грязной, но не рванной, а модные лейблы говорили, что и не дешевой. Юнец слегка прикрыл глаза и, покачиваясь, какой-то уж очень медленной речью вновь попросил: «Дядь, по-жа-луйста… есть хочу, не могу. Дай что-нибудь». Туфченко раздраженно отрезал: «Ты что не видишь — занят я?! Да и что я тебе дам — сырую картошку?! Иди отсюда!»
Но подросток не уходил, напротив — стоял и даже начал улыбаться.
— Дядь, ты… не о-ри. Я ж не за про-сто так.
Туфченко опять остановился. Молчал, переваривая услышанное: «Что не за просто так?! Или он?! Ну, конечно. Как я сразу не допер… того… на панели, наверное?! А что еще? Лыбится, готовый за жратву прямо здесь за щеку взять. А если его к Карпычу, а?! И бабки заработаю и, пацана голодным не оставлю. Это мысль!» Георгий даже ругнул себя — как он сразу об этом не подумал?! Да и Карпыч прямым текстом ему тогда сказал: «Увидишь на улице подходящего оборванца — вези ко мне, деньгами не обижу». А здесь все, как по заказу: смазливый, голодный и согласный на все.
— Сейчас погоди, — Туфченко фальшиво улыбнулся. — Разгружусь, найду что-нибудь перекусить. Только ты не уходи.
— Ага.
Уходить пацан и не думал — стоял, как вкопанный. Георгию показалось, что даже заснул. Выглядело это комично. Притулившись к фургону, попрошайка, будто подвис: опустил голову, прикрыл веки и несильно покачивался. Туфченко хлопнул его по плечу.
— Эй, ты чего? Давай залезай.
— А?! Что?! — Подросток вздрогнул, открыл глаза и непонимающе уставился на мужчину.
— Залезай в фургон, говорю, отвезу тебя в одно место. Там и пожрешь.
— Зачем?!
Вопросы были нелепы. Попрошайка, казалось, уже и забыл, о чем просил пять минут назад. Зато Георгий помнил все. Он резко толкнул пацана в фургон и, тот, перевалившись, кулем упал на днище. Пнув распластанные ноги, украинец быстро закрыл за ним дверь, сел за руль и прислушался. За стенкой никто не бунтовал, все было тихо. Он завел двигатель, тронулся, а через два часа уже подъезжал к нужному дому.
Зачем Карпычу нужны были беспризорники, Туфченко догадывался. Но разбираться в деталях и, как следствие, в собственных мыслях не хотел. Противно было. Хотя о морали Георгий теперь старался не думать. С моралью в Москве было не выжить. И все же понимал, пацаны приносили Карпычу деньги. Как?! Туфченко не спрашивал. Да и Карпыч все равно ничего не сказал бы, просто послал подальше. Еще у Карпыча и его приюта был Хозяин. Человек, которого Георгий видел нечасто и почти не разговаривал с ним. Но, даже будучи едва знакомым — инстинктивно побаивался. Впрочем, положительнее моменты в частном приюте Георгий тоже видел. Он почти убедил себя, что привезенным оборвышам там будет куда лучше, чем на улице. Тем и парировал укоры собственной совести, порой просыпавшейся в нем. Стандартный лозунг братвы «Не мы — такие, жизнь — такая» украинец перенял на все сто. Правда, совесть, иногда взбудораженная водкой, опять оживала и уже не спрашивала — бунтовала: «Что же ты творишь, гад такой?! А если бы это был твой сын — так бы поступил?!». Но вместо ответа Георгий шел в ларек, покупал новую полулитру и глушил его из горла. Как ни странно, помогало.
