Впрочем, оборвал себя Альберик, возможно, его опасения напрасны, и Эд, обложенный со всех сторон врагами, в борьбе с беспрерывным натиском вторжений и мятежей, просто не имел времени подумать о новой женитьбе и наследнике? Если бы так…
В подобных размышлениях он прибыл во дворец, более напоминавший в последние два года казарму. Его встретил Жерар и без лишних слов проводил к королю.
Погода, несмотря на то, что лето вроде бы еще не кончилось, стояла сырая и холодная, поэтому в королевских покоях жарко пылал очаг. Его пламя служило единственным освещением. У самого входа на низком табурете сидел Авель, после смерти Фортуната исполнявший должность королевского духовника. Хотя, по мнению Альберика, он скорее вернулся к своей прежней, правда, недолго исполняемой должности телохранителя Эда. Пользы от него было примерно столько же, сколько от большого верного пса – что само по себе уже немало. В руках у него Альберик приметил книгу, которую привык видеть при нем постоянно – Псалтирь, тоже наследство Фортуната. Он не читал ее, а просто сжимал в руках, точно книга могла послужить источником сил и спокойствия.
Эд сидел у огня и смотрел на огонь. На приветствие Альберика ответил молчаливым кивком.
Жерар принес вина, попробовал его – на последнем в свое время настоял сам Альберик, и тут же удалился. За ним, тяжело поднявшись со своего места, вышел и Авель, который, очевидно, почувствовал, что сеньер Верринский прибыл не просто для того, чтобы распить кубок вина со своим сюзереном. Вина Альберик, однако, выпил. Отчасти для того, чтобы согреться, отчасти, чтобы придать себе мужества. Ему было бы трудно в этом признаться, но с глазу на глаз с Эдом ему становилось не по себе. Не потому, что опасался тех приступов страшной ярости, которым был подвержен Эд. Напротив. Та бешеная вспышка под Сполето была самой страшной, но и самой последней. Ярость выгорела, и на смену ей пришел холод. Этот холод, леденящее безразличие – вот что пугало Альберика. Прежний Эд, как бы ни был он опасен, был ему гораздо понятнее. Не всякий заметил бы эту перемену, ее видели только близкие люди, а их всегда-то у Эда было мало, сейчас же осталось всего ничего. Для других Эд не стал ни менее решителен, ни менее деятелен, но Альберик видел, и страшно ему было видеть за этой решительностью и деятельностью холод там, где раньше был огонь.
… Говорят, будто норманны верят, что в преисподней царит вечная стужа. Что с них взять – темные люди, язычники…
Альберик вздохнул – и как в омут вниз головой – принялся излагать дело.
Эд слушал его, не перебивая. Такая у него привычка тоже образовалась: не вступать в разговор, предоставляя собеседнику говорить до тех пор, пока он не почувствует себя полным дураком. Чего он с успехом добился и на сей раз. Альберик мысленно проклял себя за то, что вообще начал этот разговор, но отступать было уже поздно. Он перечислил все доводы, приведенные Генрихом, а поскольку Эд по-прежнему не отвечал, принялся изыскивать дополнительные.
– Не было такого на человеческой памяти, – заявил он, – чтобы правитель доживал свой век в одиночестве. У Карла Великого только законных жен было девять…
Тут Эд, наконец, соизволил ответить.
– Если тебе охота искать примеры среди Каролингов, ты еще вспомни Гильома Тулузского…
У Альберика мгновенно захлопнулся рот. Гильом Тулузский, племянник Карла Великого и знаменитейший воитель своего времени, человек, в чьих руках империя была бы под гораздо более надежной защитой, чем под скипетром слабовольного Людовика Благочестивого, после смерти любимой жены постригся в монахи.
Эд в монастырь не ушел. И на том спасибо. Довольствуйтесь этим, болваны, и оставьте меня в покое – вероятно, именно так следовало истолковать его ответ. Альберик принялся лихорадочно искать контрдоводы.
– Она, говорят, к тому же и сарацинка была, – сам не понимая зачем, заявил он.
– Кто?
– Гильома Тулузского жена.
– Вот как.
До Альберика начало доходить, что он сморозил. Сарацинка… еврейка… тут черт знает до чего можно дойти. Поневоле пожалеешь об этой дуре Аоле, которая хотя бы была отпрыском истинно христианского семейства… и чья смерть не помешала Эду через пару месяцев жениться снова.
