А герцогиня? Письмо, безусловно, написано с ее ведома и согласия. Она обижена Эдом, лишена состояния в пользу сыновей, а главное – она сестра Аолы. Она не может не желать мести.
Однако же! Стоило Роберту подумать о Фульке… лишь мысленно обмолвиться о возможности заново связаться с ним – как вот оно, письмо. Это должно считать не иначе, как знамением Господним. А знамениями пренебрегать не следует.
Ясным майским утром Азарика сидела в своих компьенских покоях, полных книг, которые для нее скупали в обедневших монастырях, а также отыскивали в разрушающихся патрицианских виллах, и карт, кои она, совершенствуя умение, приобретенное еще в юности, вычерчивала сама. Похоже, в ближайшее время ей придется основательно изучить карты италийских земель…
Совета сегодня не намечалось, поэтому королева была одета по-домашнему – в простое свободное платье из золотисто-коричневой ткани, волосы скручены в узел. Перед ней лежала книга – «Хроника Каролингов и Эвдингов». Этот свой новый труд Фортунат начал более шести лет назад, но дело идет к тому, что заканчивать его придется ей. Однако сейчас она писать не собиралась. Вульфгунда, нянька, должна была привести детей. Дети теперь, в отсутствие мужа, оставались единственной отрадой Азарики. Во всем остальном она, пожалуй, даже более одинока, чем в первые свои дни во дворце. Фортунат, хоть и сохранял ясность ума, стал скорее пациентом, чем другом. Нантосвельта умерла год назад – отказали почки во время поздних родов. Но еще раньше распрощался с этим миром не пользовавшийся доверием старшей придворной дамы лекарь Сулейман. Отправившись как-то в Лаон, он повстречал на узкой улице некоего не в меру выпившего ревнителя благочестия, который, не желая видеть в христианском городе поганых мусульман, зарубил на месте мирного лекаря. Эд затем повесил оного благочестивца, однако жизни Сулейману это не вернуло. Из друзей оставалась одна Гисла, но она после коронации вернулась к себе в Веррин.
За дверью послышались голоса, и Вульфгунда ввела, чинно держа за руки, двух мальчиков. Впрочем, они тут же вырвались от нее и бросились к королеве. На первый взгляд они казались похожи – оба примерно одного роста, крепкие, светловолосые. Но лишь на первый взгляд. На самом деле сходство было самое поверхностное. Винифрид был белокож и румян, с круглым добродушным лицом, широкой улыбкой, голубыми глазами под светлыми ресницами, и крепким загривком. Ги, не уступавший своему названому брату в росте – хотя между ними и были разница почти в два года, – казался суше и тоньше в кости, правда, хрупким его никто не назвал бы. Черты лица его отличались правильностью, и, не будь они чертами ребенка, их можно было бы назвать резкими, а взгляд черных глаз из-под черных же жестких ресниц настораживал бы своей пристальностью, если бы не ясная и открытая улыбка – в этом, может быть, и проявлялось его главное сходство с Винифридом. Впрочем, это улыбка всех детей, растущих в любви и заботе.
Азарика положила руки на головы детей. Она старалась никак не проявлять разницы в обращении между родным сыном и приемным, хотя сердце ее говорило иное. Стыдно признаться, но иногда она была рада, что после Ги у нее не было детей – казалось невыносимым отдавать другому ребенку часть той любви, что по праву принадлежала Ги. Стыдно перед собой и Винифридом. Но Винифрид пока что этого не понимал – он был тугодум, да и Ги был с ним очень добр и терпелив, хотя вообще характер у него был не сахар. И сейчас мальчик жаловался, что няньки не отпускают их купаться – как будто стоят лютые морозы. Он, как и мать, страшно любил плавать, но у нее, к сожалению, не всегда находилось время самой проследить за этим.
Вошла Ригунта, младшая из придворных девиц, присела, прощебетала (уж сколько лет прошло, и сколько их сменилось, а они все щебечут):
– Прибыл приор Горнульф, госпожа.
Азарика была удивлена. Она не ждала Авеля так скоро после своего отъезда из Лаона. Кроме того, Ригунта чего-то явно не договаривала. Увидела нечто, о чем ей не велено говорить?
– Пусть войдет. А вы, дети, пока поиграйте.
