Так он решил, спрятал пергаменты и положил больше не думать об этом.
Ни он, ни Фарисей не могли представить себе всех последствий своего поступка. Даже самых ближайших и простых – в церковной жизни города Лаона, что не слишком отличалась от жизни мирской в области козней, интриг и непримиримой вражды.
«В праздник Пятидесятницы прибыл король Эд в столицы свою Лугдунум Клаватум, по франкски же Лаон, дабы чинить свое правосудие. И было тогда среди иных тяжущихся Гунтрамн, настоятель монастыря во имя блаженного Авита. Ибо сей недостойный клирик исполнился зависти к милостям, которыми была осыпана обитель святого Медарда. И, побуждаемый постыдной страстью к стяжательству, он, не обращаясь к церковному суду, воззвал к суду королевскому , возглашая, что в аббатстве св. Медарда был убит некий паломник, с тем, чтобы не дать тому вручить королю реликвию, принесенную из Святой Земли, поскольку реликвия та бесследно исчезла. Так говорил он, желая очернить приора Габунда в глазах короля…»
(«Хроника» Фортуната, кн. 11)
Ему вовсе не хотелось заниматься этим делом. Лучше всего предоставить попам разбираться между собой. Тогда бы они быстро перервали друг другу глотки – и отлично. Но Гунтрамн поднял такой крик об убийстве в пределах королевской столицы и о том, как Габунд предает своего благодетеля, что он решил съездить туда и узнать на месте, что все-таки там произошло. Это было бы гораздо быстрее и проще, чем вызывать Габунда во дворец.
В сопровождении двух воинов он приехал к святому Медарду – и почти сразу же пожалел об этом. При всей растерянности приора Габунда было ясно – ну какой из этого старого дурака убийца? Он же курице свернуть башку неспособен, не то что человеку. Однако ж труп был налицо, а реликвия, как признавался сам Габунд, исчезла. И что же? Скорее всего, паломник действительно сверзился с лестницы, а реликвию прибрал к рукам кто-то из монахов. А до этого обстоятельства королю дела не было. Близилось время мессы, и король отпустил приора, но, покинув его покои, сам не спешил направиться в храм. По приезде в толпе, среди нищих и монастырской челяди, он заметил знакомое лицо. И теперь он хотел бы перемолвиться словом с Фарисеем. Ему было жаль парня – такой молодой и обезножел. Но – ничего не поделаешь – превратности войны. Кстати, в этом аббатстве обитал еще один его бывший палатин. Однако Авеля нигде не было видно.
Фарисей, как нарочно, тоже не вошел в церковь и обретался во дворе. Или… в самом деле нарочно?
– Здравствуй, Фарисей. Или тебя нынче «братом» величают?
– Никогда не набивался в братья королю. – Бывший дружинник держался свободно (если так можно сказать о человеке, стоявшем на костылях) и угодничества в нем не было ни тени. А ведь он, помнится, даже не из благородного рода.
– Ты теперь здесь живешь?
– Да, милостью приора.
– Почему меня о милости не просил?
– У тебя и без меня забот хватает… а мне и здесь неплохо, как я уже Авелю говорил.
– Авель не вышел сегодня меня встретить, – заметил Эд.
Подвижное лицо Фарисея изменилось.
– Оставь его, господин. Он и так уже разрывается между королем земным и царем небесным.
– Тебе что-то известно? – жестко спросил Эд.
Фарисей, казалось, не был испуган.
– Я готов отвечать перед тобой. Только, прости уж, лучше сидя. Тут есть скамья у колодца…
Эд сделал знак охране держаться поодаль и последовал за калекой к большому каменному колодцу, в стену которого была встроена скамья. Надо думать, для благочестивых размышлений. И обстановка располагала – от воды веяло сыростью, которая при нынешней жаре была даже приятна, по краям колодца разгуливали голуби, и они же жались в нишах между камнями. Только беседа предстояла, хоть и на благочестивые темы – о паломниках и реликвиях, совсем не благочестивая.
– Что ты знаешь об этом паломнике?
– Он был такой же паломник, как я – святой Медард.
– Кто же?
– Шпион Фулька. Авель его узнал. А я убил.
– Ты убил или вы с Авелем? – спросил Эд, пристально глядя на калеку.
Тот ответил не сразу – обдумывал слова. Потом произнес с нажимом:
– Убивал я.
Эд перевел взгляд на безжизненные ноги Фарисея. Последний усмехнулся.
