Впереди зачернел сруб избы. Оля перешла с середины дороги на обочину, и здесь, в густой тьме под кустами, Вадик опять целовал ее, ощущал ее грудь, живот, ноги, слышал ускоряющийся ритм своего сердца. Она отбросила его правую руку, сделавшую что–то непозволительно грубо, и отпрянула. Скрипнули ступеньки крыльца, лязгнул замок, на дорогу упал четкий квадрат света из окна девчоночьей спальни, Олина тень беззвучно двигалась в нем. Потом свет погас.
— Идите сюда!
Она стояла на крыльце. Он сел у ее ног, осторожно прислонился к тёплым коленям; и еще полчаса они побыли, совсем одни; не шевелясь, слушали вздохи ветра и отзывы–шорохи травы, кустов и деревьев. Потом из поля послышались громкие голоса, звон ненастроенной гитары Игорька… Вадик поднял голову, увидел склонившееся над ним Олино лицо; коснулась и сбежала по его щеке прядь ее волос, и почти в глаза она шепнула ему: «Иди… иди… до завтра!»
Он послушался — ушел на берёг, далеко от лагеря, сел на обрыве и вернулся в лагерь за полночь, чем–то растроганный; и воодушевленный, и долго ворочался в жаркой постели на скрипучей раскладушке, мял жесткую подушку, вздыхал и выходил покурить, маясь от непривычной бессонницы, таращился на окрестности с порожка медпункта.
Вышла луна; на траву лег ее холодный свет, появились неподвижные тени; на минуты все застывало, как на рисунке или фотографии, и каждое движение; нарушало, казалось, всемирный покой и требовало осторожности и было, опять казалось, преисполнено каким–то особым смыслом.
Вадик загасил сигарету и, усмехаясь своим ощущениям; вернулся в остывшую, постель. И теперь скоро заснул, как всегда, крепко, и счастливо, без снов. И проспал. Утром открыл дверь и услышал голоса ребят в столовой, лязганье мисок, увидел веселый, крутящиеся над кухонной трубой дым… Сконфуженно улыбаясь, сунул голову в дверь кухни.
— Привет.!. Я, кажется, проспал? — Таня весело кивнула ему, а Оля дернула плечом. — Виноват, каюсь. Все нормально? Комиссар пробу снял?
— Ты не беспокойся, без тебя не погибли, — сказал за спиной Вадика командир. — На санаторном режиме живешь? — Он хорошо выглядел, командир — курс терапии закончился еще вчера.
Вадик не нашелся, что ответить, и вернулся к себе в медпункт. Там он медленно брился и злился, замечая между тем необычную суету на линейке — время было, ребятам отправляться на стройку, а они все еще не уходили. Потом до него донеслась команда, и в лагере наступила тишина. Тогда Вадик вышел из медпункта. И увидел в дверях кухни Олю. Она держала в руках миску с завтраком.
— Барин, кушать подано, — молвила она с поклоном.
— У меня сегодня разгрузочный день, без завтрака, — покраснев, объявил Вадик. — Не беспокойтесь, прошу вас.
Оля вдруг засмеялась и ушла на. кухню, сказала там что–то- Тане; и Таня тоже засмеялась, а потом показалась в дверях кухни и неуверенно позвала: — Доктор, кушать идите. Остынет все!..
Вадик сделал вид, что не слышит.
Через полчаса есть захотелось совсем уж невтерпеж, и он отправился в магазин. Вера–продавщица набила ему пакет каменными пряниками и крощащимся печеньем и, из личного расположения, одарила его бутылкой сладковатого пастеризованного молока; поэтому Вадик не решился сделать ей замечание — она работала за прилавком без халата, в заляпанном пятнами платье, помялся–помялся и вышел из магазина. На берегу «моря» он выбрал уютное местечко и устроил себе пикничок, поглядывая на голубое нёбо, синюю воду и желтый песок. Кругами парили и падали на воду чайки, шуршал камыш и лепетала вода.
Поев, он заключил, что жизнь не так уж плоха, а здешняя природа просто чудесна, и непоправимых ситуации не бывает. «Главное, чтобы у них не было формальных поводов придираться. А себя мы в деле покажем».
С тем и вернулся в лагерь, залег с «Терапией» на раскладушку и очень скоро увлекся подробностями ишемической болезни сердца.
Когда он поднимался и выходил покурить, слышал, что где–то совсем неподалеку ревут моторы и доносятся голоса ребят. А в полдень к открытым дверям медпункта подошел дядя Саша, заглянул в комнатушку:
— Читаешь? Ты б пошел туда, слышь?
