- Чтоб я больше от тебя ни о каком фронте не слышал! Ясно! Мы бронируем директоров совхозов, годных к строевой. А ты не строевик - смотрел я твое личное Дело, не ври! Пойдешь писарем или в похоронную команду - от тебя что, больше толку будет? Поезжай работай - там твой фронт. Гони мясо, молоко, зерно, хлеб - все гони! Сколько можешь. Вот за это и спрашивать будем. Да так, что фронт тебе еще манной небесной покажется!
Чертыхнувшись, Тарас Константинович свернул и закурил новую папиросу, вызвал секретаршу.
- Зови сначала тех, кто с ребятишками.
Вошла статная черноволосая женщина в потемневшей от дождя жакетке, с отброшенной на плечи шалью; несмотря на измученное, довольно еще молодое лицо и синие полукружья под глазами, взгляд ее был тверд, даже спокоен.
- Ну и дороги у вас, - сдержанным и все равно сильным чистым голосом сказала она.
- Обыкновенные, районные. - Директор в душе подосадовал: опять интеллигенция. - Садитесь. Откуда вы?
Фамилия?
- Из Москвы. Морозова.
- Из самой Москвы? - Тарас Константинович жадно глотнул табачного дыму. - Ну как она там?
- Бегут. Как крысы, бегут, - жестко, темнея, сказала женщина. - А Москва стоит.
- Чего ж вы так о людях? Вы же тоже уехали.
- Трое ребят. Велели ехать.
- Каких лет? - с некоторой надеждой спросил Тарас Константинович.
Она поняла его - перечислила, не уточняя, сын или дочь, не называя имен.
- Шесть, восемь и одиннадцать. Не работники.
- Понятно... А где вы работали?
- На галантерейной фабрике. - Женщина устало и машинально пригладила рукой чуть вьющиеся на лбу и, должно быть, все еще мокрые волосы. Зонтики делали,
- Муж есть?
- Троих без мужа не заводят.
- Где?
- Где ж ему сейчас быть.
- Офицер?
- Солдат.
Прикидывая, Тарас Константинович в затруднении побарабанил пальцами по столу.
- Какую же вам работу дать?
- Любую, - равнодушно откликнулась Морозова. - Свинаркой, телятницей.
- А сможете?
- Попробую. Девчонкой жила у тетки в Подмосковье, по хозяйству помогала.
- Это вот замечательно, - обрадовался директор. Повеселев, он написал распоряжение в столовую и коменданту - на каморку в бараке, честно предупредил: - Барак нежилой. Придется самим там подмазать, щели заткнуть.
- Сумею, - коротко кивнула Морозова.
- Аи да Москва! - впервые за весь день улыбнулся директор.
- А что Москва? - не принимая шутки, устало и строго переспросила женщина. - Москва - город рабочий.
Как всегда бывает в жизни, все как-то мало-мальски образовалось, притерлось; через месяц совхоз в районе ставили даже в пример того, как надо трудоустраивать и заботиться об эвакуированных. Тарас Константинович не обманывался, прекрасно понимая, что в этом заслуга скорее самих эвакуированных, стойко переносящих невзгоды, нежели дирекции совхоза с его весьма ограниченными возможностями. В постоянных заботах он на какое-то время упустил из виду Морозову, а когда снова столкнулся с ней, оказалось, что в животноводческом цехе она уже считалась одной из лучших работниц; называли ее чаще всего не по имени, а коротко - москвичка. Добралась она однажды и до директора, потребовав, чтобы на телятник немедленно доставили глину, песок и воду: из-за нехватки людей многие животноводческие помещения ушли в зиму неподготовленными, а та первая военная зима была суровая.
- Поморозим - подохнут, мне их отогревать негде, - хриплым, застуженным голосом говорила она, стоя перед ним в заплатанном ватнике, перетянутая на высокой груди крест-накрест старой шалью и до самых бровей повязанная темным платком.
В декабре пришли первые радостные вести о разгроме фашистских войск под Москвой. Поздним вечером, по пути домой, Тарас Константинович решил зайти поздравить Морозову: в совхозе она была единственной москвичкой, и заодно посмотреть, как она устроилась.
Нашарив в барачной темноте коридора обросшую инеем дверную ручку, он вошел и крякнул: так бедно, да что там - убого жила, оказывается, его работница со своими тремя ребятишками!
По сторонам стояли два топчана, почти ничем не прикрытые, - все, чем укрывались, было, похоже, на ребятах, сидевших за столом. Каморка освещалась керосиновой, без стекла лампой, желто-красный язычок пламени от движения дрогнул - на стене, обклеенной газетами, закачалась уродливая горбатая тень вошедшего.
