- Вы гений, Иосиф Абрамович, - засмеялся директор.
- Какой я гений! - В черных глазах Альтмана снова мелькнула невнятная грустинка, что ли. - Сейчас я всегонавсего скромный завсектором. В наше время в снабжении нужны не гении, а счетные машины, электроника и кибернетика. Гении, Тарас Константинович, нужны были в войну. Когда приходилось надеяться не на счетную машину, а на собственную голову. И еще - на сердце.
Он вдруг оживился.
- Вы читали роман Пановой "Кружылиха"? Тогда вы помните, был в нем генерал Листопад, директор завода.
Так она написала его с моего генерала - можете мне поверить!
- Вы знакомы с ней?
- Ну что вы! Она, по-моему, никогда у нас и не была. Не в этом суть. Суть в том, что в войну мы давали броневую плиту. А нам давали знамя ГКО. Когда нам его дали первый раз, было так трудно, что труднее уже, наверно, никогда не будет. Разве что - после атомной войны... Так вот, генерал вызвал меня и приказывает: "Иосиф Абрамович, надо, чтобы в воскресенье у всех было двести граммов, булка с маслом и кусок колбасы". Вы представляете, да? Я его спрашиваю: мой генерал, вы знаете, где взять эту роскошь? Он говорит: "нет". И я, говорю, не знаю. Я, говорю, знаю только, что раздобыть все это - потрудней, чем получить знамя ГКО.
Полное с сизыми бритыми щеками лицо Альтмана помолодело, черные подвижные глаза светились, как у юноши.
- Но все было, Тарас Константинович! Было! Ночная смена продолжала в глубоком тылу громить Гитлера, а дневная пила своп двести граммов и закусывала. Потом - наоборот... Я, возможно, немножко хвастун, но с глазу на глаз скажу вам: за войну у старого гипертоника Альтмана на груди есть орден Отечественной войны. Хотя и второй степени...
Устыдившись своей растроганности, такой понятной Тарасу Константиновичу, Альтман чуть сконфуженно развел руками.
- Все! Вечер личных воспоминаний окончен, начинаем работать.
С этой минуты в совхоз как вихрь ворвался.
В упаковочном дробно стучали молотки - как будто сто человек непрерывно кололи грецкие орехи; из его ворот, тяжело покачиваясь, уходили груженные ящиками машины, - с первой из них уехал на станцию и Альтман.
Воспрянувший духом Тарас Константинович азартно ставил на документах по две подписи, пока вздыхающий бухгалтер не сказал обреченно:
- Ладно, и одной хватит. Все равно и мне отвечать...
Альтман появился в сумерках, прихватил свой чемоданчик и умчался снова.
- Кроме срочных и сверхурочных, - объяснил он, - за каждый вагон ставлю грузчикам бутылку "Уральской горькой". Поднажмите тут, Тарас Константинович.
На сортировку и упаковку были брошены все силы, включая и студентов; работали при электрическом свете - за день электрик протянул к сараю времянку. Возвращаясь из третьего отделения, Забнев заглянул на станцию и восхищенно рассказывал:
- Аи да уралец - аж пыль стоит!
К пяти часам следующего дня все было закончено.
Людей отпустили отдыхать, и совхоз вдруг словно вымер.
Осунувшийся, с кротко сияющими глазами Альтман созвонился с аэропортом и безропотно дал себя увести в столовую, - Тарас Константинович заказал на свой счет прощальный обед.
Выставив из своего опустевшего чемоданчика бутылку коньяку - вдобавок к хозяйской "особой московской", - Иосиф Абрамович поднялся с рюмкой в руке.
- Спасибо за помощь, друзья, - просто, впервые без обычных своих шуточек сказал он и тут же не удержался: - Я предлагаю выпить за один странный парадокс.
Деловые люди пьют сейчас армянский коньяк - я тоже пью его, хотя всю жизнь предпочитаю обычную русскую водку. Всю жизнь я живу на Урале - вы знаете, что это такое - хотя я каждый раз рыдаю в душе, увидев Волгу.
Наконец, я всю жизнь заготавливаю для своего комбината узбекские яблоки, красивые, как елочные игрушки, хотя королева моего вкуса - русская антоновка. Как видите, тост у меня почти грузинский...
Альтман улыбнулся, и снова немолодое лицо его стало серьезным и устало-добрым.
- Я предлагаю выпить за Россию, которая и у меня, старого еврея, - одна.
Звонко чокнулись, сплескивая из полных рюмок, и в это время в столовую, нарушая неписаное правило, влетел взволнованный экспедитор.
