Брюки, повешенные на спинку стула, были мяты, у синей тенниски - на другом стуле - под мышками, с выходом на спину, темнели влажные пятна, Тарас Константинович огорчился. А вообще надо приодеться: вдуматься, так сегодня праздник не у одного Забнева.
Опять же - директор, как ни говори!..
Тарас Константинович решительно открыл шифоньер и сразу притих, зажмурился. Всякий раз, когда он гтзредка распахивал тяжелую дверцу шкафа, на три четверти занятого женскими платьями и все эти годы нетронуто висящими здесь, ему чудился сладковатый запах "Белой сирени", духов, которые давно вышли из моды...
Тарас Константинович не любил ходить на могилу - там были прах, тлен и только; здесь, в окружении старых, давно ненужных вещей - от прочерневшей серебряной пудреницы, лежащей на туалетном столике, и кончая платьями в шифоньере, - жена была ближе. Эх, старая, старая, - не могла его подождать!..
Засопев, Тарас Константинович снял с вешалки новый светлый костюм, достал тонкую белую рубаху. Брюки, конечно, тоже были подмяты, - включив утюг, он спрыснул тряпочку, умело начал гладить.
Чего он только не переносил за свою жизнь, если вспомнить! Подумаешь и получается: что ни одежда, то эпоха. Сначала - красноармейская шинель и гимнастерка, потом белая косоворотка, галифе и сапоги - форсистый был парень председатель сельского Совета. Потом появился первый пиджачок, галстук, прихваченный цепкой; потом, по мере продвижения, китель защитный, с подворотничком - зимой и кремовый чесучовый - летом. Китель был почти обязателен при руководящем положении, думалось, что ему износу не будет, - глянь, и он сменился. В моду вошел пиджак с ватными прямыми плечами, рубаха с длинными, как ослиные уши, кончиками воротника и штаны такой ширины, что по нынешним нормам любая деваха сладила бы из них две юбки!..
Брюки подутюжились как следует, Тарас Константинович бережно положил их на кровать, отер мокрый лоб и взялся за рубаху. Да, не забыть бы - под нее обязательно нужно белую майку. Потный, разгоряченный, он почти физически представил себя в новых брюках, чуть жмущих в поясе и еще полных жара утюга, в плотной белой майке и сорочке - в жару в этом нейлоне, что в целлофановом пакете, - и заколебался. Потом с вожделением посмотрел на свою удобную привычную одежду, развешанную на стуле. Штаны вроде отвисли, попрямплись - да кто их увидит вечером, под столом-то, - тенппска подсохла; и вообще - это ведь только встречают ло одежке. Через пять минут, привычно экипированный и довольный, Тарас Константинович поднимался уже на крыльцо к Забневым.
Встретила его хозяйка - Елена Сергеевна, миловидная шатенка, невысокая и полненькая. Тарас Константинович привык видеть ее в белом халате - она работает медсестрой, - нынче она была в легком синем платье, под цвет глаз, и пахло от нее не стерильным холодком медпункта, как обычно, а хорошими духами.
- Наконец-то, Тарас Константинович. - Она благодарно поцеловала его в щеку, незаметно и внимательно взглянула на сизые подтеки под его глазами. - Саша хотел уже идти за вами. Как мы себя чувствуем?
- Ну! - Тарас Константинович задиристо мотнул головой. - Блеск!
Александр Федорович, в белоснежной сорочке с закатанными рукавами, прыгал вдоль стола - костылями дома он почти не пользовался, - открывал бутылки; у окна, за низким журнальным столиком, сидели над шахматной доской Быков и заведующий центральным отделением Малышев. Занятый очередным ходом Быков на секунду поднял сосредоточенный взгляд, коротко кивнул; Малышев, невзрачный и суетливый, вскочил, потушил зачемто сигарету - отличный работник, он вне служебных общений был на удивление стеснительным. Вслед за ласковой скороговоркой хозяйки из кухни доносился спокойный рассудительный голос жены Малышева, Софьи Емельяновны, заведующей, после Маши, совхозной школой...
К Забневым Тарас Константинович каждый раз входил, как в свое прошлое незаметно оглядываясь и в первые минуты внутренне напрягаясь. Здесь был зальчик и у них с Машей; во второй, меньшей комнате - откуда к порогу выбегала сейчас ковровая дорожка и виднелась полированная спинка деревянной кровати, Маша проверяла за письменным столом тетради, изредка машинально оглядываясь на него, шуршащего на диване газетами...
