И я привык к Солженицыну как к человеку литературному, как к писателю, мастеру слова. Какие прекрасные сцены в «Круге первом», как изумляет меня лаконизм его строк, его рассказов. А «Один день Ивана Денисовича». Это шедевр! Но, повторяю, человек занялся не своим делом. Он фигура, фигурой и остался, его слушают, ему внимают. А он молчит. Молчит в своем главном качестве, в качестве голоса России.
И еще аспект, который я не приемлю в Солженицыне, — это его язык. Как бы меня ни называли: пуристом, эстетом, кем угодно, ему этот стиль не идет… Откуда он у него взялся? Может быть, он по примеру Набокова решил, что наступило время нового стиля? Солженицын погрузился в словарь. Словарь словарем, но ни на Волге, ни в Москве, нигде в России, не говорят языком, который использует Солженицын в своих книгах. Повторяю, это его личное, писательское дело творить новый язык. Творили же новый язык Белый, Джойс, но для такого человека, как Солженицын, это не просто дело вкуса, ведь он прирожденный реалист, и я считаю, он не должен играть. Я не реалист, я прирожденный авангардист, реализм мне абсолютно чужд, и он всегда был мне абсолютно чужд. Я вообще не читал никаких советских классиков, мне всегда они были неинтересны, я поражался, как же можно так плохо писать. Я спросил себя: зачем мне какие-то советские писатели? И я обратился к западной литературе. В блестящих переводах советских же переводчиков я нашел интереснейшие вещи, в которых была жизнь. Но Солженицына я принимаю, потому что в реализме он — на своем месте.
— Саша, у тебя есть своя библиотека, свои книги?
— Мои книги раскиданы по разным странам, от Калифорнии до Москвы, что-то осталось в Австрии, что-то в Греции, часть библиотеки в Вермонте, много книг в Лос-Анджелесе, в Монреале. С ранней юности я обратил внимание, что когда случайно теряешь вещи, скажем, при пожаре что-то сгорает или забываешь где-то, то не обращаешь внимания на эту потерю. Происходит странное: будто бы и не было у меня этих вещей, не было в них никакой надобности. Никогда не сожалел об утраченном. Я очень рано понял, что книги мне нужны, но не обязательно возить их с собой. Если прочитал книгу, то в конце концов ее можно и где-то оставить, потому что все равно не будет времени снова ее перечитывать: книг слишком много.
В то время, когда в Америке в те семидесятые годы все бросились зарабатывать деньги, время для этого было хорошее, и, естественно, и наша эмиграция бросилась и тяжкие за деньгами, я был ко всему этому безразличен. Никогда у меня не было ни своего дома, ни машины, всего этого мне не надо.
— Ты даже не умеешь водить машины?
— Умею, конечно. Но езжу на машинах своих друзей или на машинах, которые мне дарили. Поездив на такой подаренной машине, я где-нибудь ее бросал. Поэтому мне и не понятны все труды-заботы о завтрашнем дне. Мне кажется, что писателю, художнику это свойство натуры необходимо. Оно помогает главному — писать, творить. В этом нет ничего героического. Вещи просто излишни в жизни. Когда я пишу в большом доме, мне труднее писать, отвлекают размеры комнаты. Люблю писать в маленьком помещении, в каком-нибудь закутке. Люблю. чтобы было просторно вокруг, но не в том помещении, где я пишу. И этим качеством в себе я доволен. Мне кажется, что это христианское качество. К сожалению, несмотря на обилие церквей на Западе, люди забыли Новый Завет, где черным по белому сказано о скромности, воздержании, служении ближнему своему, а впечатление такое, что или там ничего не сказано, или люди не знают этой древней книги.
— Ты относишь себя к какому-то направлению в литературе? Или ты сам по себе: Саша Соколов — это стиль.
— Я уже говорил, что я прирожденный авангардист. Мне абсолютно чужд реализм, мне он всегда был абсолютно чужд. Я прочитал в четырнадцать — шестнадцать лет Герберта Уэллса, и с этого уровня начал сам. Не то чтобы Уэллс какой-то гигант стиля, нет! Но если, как сказал поэт, «уже написан Вертер», зачем мне все эти советские писатели?..
Я всегда ощущал себя поэтом, но меня не устраивала стихотворная форма. Я искал синтез, нечто среднее между поэзией и прозой, изобрел слово «проэзия» (это именно мое изобретение).
