На крыльце Ина увидела Сергея. «Странный художник» пристально ее разглядывал.
— Харви нет, — сказал он резко.
— А я не поверну, — сказала Ина, приближаясь.
И объяснила:
— Не выношу насилия.
— Его, правда, нет… Тебе нельзя туда, слышишь?!
Он оттолкнул ее. Что-то в его решительности пугало. Ина покраснела.
— Если что-то случилось, Сергей, я узнаю это сама.
— Да я же сказал: его нет!
Они толкались на крыльце, чувствуя возрастающую неловкость, пока она не прижалась к нему, не сказала прямо в губы:
— Я все равно узнаю, Сергей!
Он соскочил со ступенек почти со злобой.
— Ну, смотри сама!
Она не сразу поняла, что темная лужа под ее ногами — это кровь. Она не выскочила с визгом, не закрыла глаза, хотя в голове застучало, когда она увидела его, лежащего на скамье. Кровь, словно паутиной, покрывала морщинистое лицо. Щека, широко открытый глаз с голубой радужкой и расколотая голова. Волосы запеклись там, где кровь шла сплошным потоком. Отец Харви лежал нелепо, словно размахнулся человек, осерчав, да споткнулся о скамейку и упал. Но, кроме разбитого черепа, некоторый беспорядок в одежде мог навести на странные мысли.
Ина вышла медленно, глотая воздух.
Сергей кричал на нее:
— Ты же знаешь, какую роль сыграл этот человек… его отец в смерти матери! Ты знаешь, как Харви к этому относился.
Ина смотрела на него со страхом. Сергей распалялся все больше.
— «Я свободен», он кричал, «я свободен от любых рамок этого идиотского общества, от своей ячейки… Мои родители не влияют на меня. Я ушел от них!»!
— Ты хочешь сказать, что здесь был Харви, и он…
— В нем поселилась болезнь. Темное не исчезает само. Оно находит носителя. Возможно, оно действует вспышками. Я не знаю обстоятельств, я знаю, что он искал в Москве именно это.
Он вышел, хлопнув дверью. Послышались голоса, кто-то отвечал кому-то, нервно посмеивался. Потом в передней появились люди в форме.
Во втором часу дня в отделении милиции станции Катуар, в шести километрах от деревни Федоскино, сидел светловолосый парень с заспанным, распухшим от побоев лицом. Синеватые мешки окончательно раздули его веки, скулы и нижнюю губу. Внутренние уголки глаз из красных стали черными.
Сонный сержант, зевая, переписывал протокол задержания, из коего следовало, что задержанный без документов, без вещей, с тремястами тысячами рублей в кармане, разбил витрину привокзального магазина.
«Я хотел есть».
Качели сна подхватывали Харви, убаюкивали, и он снова дрался на ринге и, шагая через жаркий поток, смотрел в глаза противника. Они преследовали его всюду, эти глаза, жестокие и неумолимые.
Мне трудно дышать, сержант. Я просто хотел есть. Это дурная голова и больная мать — видите ее ночную рубашку среди деревьев? Она бежит от пьяного чудовища. Руки, сержант! Армия — проклятия детству, мечтам, любви, — великая армия, насильница, не разжимавшая объятий семьсот тридцать дней. А я не люблю толпу, я не люблю, когда командуют, сержант! Мы все сдохнем, ничего не сделав. Все — рано или поздно, — и те, что преуспевают, и те, что валяются в каменных переходах.
И тогда глаза противника засмеялись.
Разве ты не пинал сапогами людей? Комплекс разрушения, Харви. Жизнь за счет мечты разрушает объект мечты. Потом отторжение от родителей, От прошлого — распятие предков, и плевки в сторону Закона, — зачем, Харви? Причина побега. Ты беглец! «Я сломал свои рамки! Я поднялся выше их!» Свобода! Ешь ее, беглец, пей, укрывайся от снега и дождя, люби ее и задыхайся.
— А? Что вы сказали?
— Заткнись, говорю!
Сержант смотрел в упор, пока Харви не опустил глаз. Сплюнул.
Лицо противника заколыхалось под ногами.
— Ты думаешь, ему нужна твоя боль, этому менту? Эх, Одуванчик!
— Чего ты хочешь от меня?! — закричал Харви. — Чтоб порезал вены? Ну так смотри! Смотри! — Он хотел обнажить рукава, хотел показать, но сержант начал громко материться, и Харви умолк. Он будто впервые увидел этого человека.
Он смотрел в его красные глаза и медленно поднимался.
ПРОТИВНИК.
Это подвижное лицо с огромными горящими глазами — он видел в них каждую жилку! На нем была форма сержанта милиции, он надел эту смешную форму, его противник!
