Рядом взорвалась перегородка, его осыпало штукатуркой. Он засмеялся и побежал дальше.
— Конечно, я спятил, если пытаюсь услышать голос истины в таком шуме. Но ведь это полет, вся кровь пылает, губы противника исторгают самое сокровенное… Борьба! Не самый ли короткий путь к той единственной вспышке озарения, ради которой человек живет?
Он спрашивал себя и смеялся, отпуская короткие очереди. Ему казалось, что он играет. Живые фигурки спотыкались и падали. Голова кружилась.
— Что есть жизнь, если не это?! — кричал он с остервенением. Автомат заглох, он поменял рожок, но последний оказался пуст. Он выбросил оружие, эту противно звякнувшую железку.
Древние книги солгали. Он так и не полюбил своего Противника великой любовью, и озарение не снизошло на него. В глазах потемнело. Куда-то исчезли все окна.
— Спать… Спать хочу, — бормотал он и шагал в темноте, растопырив руки. Канонада утихла. Что-то случилось с глазами — Харви шагал посреди абсолютной ночи и просил сна.
Потом руки его наткнулись на человека, и на мгновение, прощальной вспышкой, зрение вернулось к нему. Противник стоял перед ним и смотрел нормальными, человеческими глазами. Был он легко одет, и руки его оказались пусты. У Харви остался еще пистолет, но ему надоело стрелять.
— Тебе лучше сдаться, — сказал Священник угрюмо.
Харви засмеялся, дергая щекой:
— Что есть жизнь воина, если не постоянная готовность поставить последнюю точку?
— Есть много других мест, которые не обязательно жизнь или смерть, — возразил Священник. — Например, психиатрическая лечебница.
Они смотрели друг на друга со страхом и интересом. Было какое-то детское удивление и неловкость тишины. Потом Харви усмехнулся.
— Чудовище за решеткой?.. Просто падаль. Сумасшествие прекрасно свободой. Я ухожу.
Он повернулся и побежал, не оглядываясь. На ногах и руках его было несколько глубоких царапин, еще кровоточащих, он был слегка оглушен и полон уверенности, что сумеет выбраться из этой неуклюжей ловушки, расставленной ему противником.
Священник вытянул руку с пистолетом, целясь ему в спину, заколебался и упустил время.
Бега за ним, Алешка. Прострели ему ноги, пока он не выбрался туда, к оцеплениям, под десятки прицелов…
Он кричал это себе и стоял, просто не мог пошевелиться, а жлобы из зала визжали от восторга и тыкали ему в лицо банановой шкурой…
Сергей разжег костер во дворе и одну за другой стал бросать в огонь картины. Пламя весело заплясало, побежало по краске зелеными огоньками, окутало художника дымом.
Я УНИЧТОЖУ НЕВОСТРЕБОВАННОСТЬ ФИЗИЧЕСКИ.
Зло и рок прекратятся со мной — зло моего рода. Я похороню их в землю. Это будет поступок против Бога… которого нет!
Харви лежал на земле, в бурьяне, он отполз как можно дальше от очистных сооружений к лесу. Еще несколько часов рядом шумели люди, лаяли собаки у ручья.
Он лежал на земле и слушал ее, Русь, Иванушку Скомороха и прибаутки его странные. Бетон городов, их ровный гул. Он ослеп, Одуванчик Харви, так не побив своего противника. Слепой боец. И, лежа в сплошной темноте, видел крест, растущий из земли.
Кровь медленно уходила из него в прохладное лоно земли, в ее темные объятия. Иванушка смеялся где-то далеко и звенел бубенцами. Он звал куда-то, но Харви терпел и ждал, он слышал, он ощущал, что его ищет еще кто-то живой.
ОНА найдет его и выходит. Они прожили вместе столько жизней, они придумывали их, эти жизни, словно ненасытные дети, ломали, бросали и придумывали снова.
А Противник ослабел, ушел в землю, исчез сам собой, словно и не было его вовсе, оставив простреленное в нескольких местах тело Харви. И Харви плакал от обиды, что так легко он бросил его, что оставил совсем — один на один с болью.
ДОЖИВАТЬ ВО ПРАХЕ.
Она найдет его. Она не сможет в этом мире одна.
ОДНА. Какое страшное слово, Ина.
В Федоскино много ходит слухов — они ходят все время, извечно, зачаровывая застывших за вечерним чаем художников. Старые бабки разносят их, пугая детей, как пугали их самих, прятавшихся за теплой печкой.
Вы не слышали о женщине, живущей с неподвижным, слепым мужчиной? Это не так скучно, как кажется.
