— Пойду, Рупперт Вильгельмович, куда деваться? — Он смущенно шмыгнул носом. — Только на душе неспокойно как-то.
— Отчего бы это? — насмешливо скривил губы кавторанг.
— Хоть бы знать, для чего, во имя каких высоких, так сказать, идеалов понадобилось нам дуть прямо в преисподнюю!
— При чем тут идеалы? — Рупперт раздраженно дернул плечом. — Мы в военном походе, Прокл Кузьмич, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Боевое задание, притом секретное.
Мякушков не нашелся что ответить. Он готов был держать любое пари, что во внутреннем кармане Брюгена нет запечатанного пакета, который полагается вскрыть лишь в определенное время и в месте с указанными координатами. А коли так, то все разговоры о секретном задании — не более чем пустая болтовня. Какие могут быть тайны от старшего офицера? Поведению графа он находил только одно объяснение. Как всякий самовлюбленный карьерист, тот просто играет в новую должность, всячески хочет продемонстрировать свое исключительное положение, полную и непререкаемую власть. Ну и черт с ним, раз он такой болван.
— Как только сменюсь, — пробормотал Рупперт, чтобы разрядить возникшую напряженность, — так сразу бокал мальвазии — и в койку. Кстати, Прокл Кузьмич, — обернулся он, протирая платком залепленные линзы, — вы хоть попробовали моей мальвазии?
— Не имел удовольствия, — сухо ответил Мякушков.
— Напрасно! Я же целый погребец в офицерский буфет пожертвовал по случаю… — Он запнулся, но быстро нашел нужные слова, — благополучного ремонта, так сказать. Отличнейшее вино! Из собственных погребов.
Тяжело переваливаясь с борта на борт, «Трувор» спешил навстречу циклону. Каждый раз, когда его накрывало тяжелой, словно из жидкого чугуна, волной, он надсадно скрипел и трясся мелкой противной дрожью. Казалось, что вот-вот расшатается клепка и в щели кинжальным напором ударит забортная вода.
— Счастливой вахты, — буркнул Мякушков, ныряя в люк.
Оставляя на голубом хорасанском ковре темные пятна стекающих с зюйдвестки струек, он распахнул дверь каюты и, щурясь на тусклый электрический свет, начал медленно раздеваться. Противно таял осевший на бровях снег. Прокл Кузьмич вытер лицо жестким вафельным полотенцем, переменил манишку и поплелся в кают-компанию. «Может, и вправду стебануть этой мальвазии? — тяжело вздохнул он. — Остзейские графы пивали… Ишь ты!»
В красноватом полусвете драгоценное дерево и штоф переборок казались куда более прочной защитой от взбаламученной стихии, чем полудюймовая клепаная броня. После кромешного ада ходового мостика необыкновенно милым представился ему этот изысканный и непрочный уют. Растроганным взором обвел он дорогие гобелены, розовый кабинетный рояль, черную бронзу клодтовских коней, китайские пепельницы и болезненные латании в керамических вазах. Ощущение было такое, будто бы он вернулся после долгого отсутствия в родной и забытый дом, где теперь заново узнает каждую вещь, припоминает самую незначительную, но такую дорогую подробность.
Покачивался и уплывал из-под ног покрытый коврами пол, и звенели поминутно хрустальные подвески на люстре, но это не могло развеять теплую иллюзию безопасности, ощущение грустной какой-то радости. Мякушков с наслаждением погладил холодную, накрахмаленную скатерть и, кликнув буфетчика, спросил мальвазии.
Сладкое, густое вино оказалось и впрямь отменным. Оно отдавало розовым лепестком, легкой горчинкой гвоздики и еще какими-то непонятными ароматами, пробуждавшими смутные воспоминания о заповедных озерах под полной луной, где распускаются в заколдованной тишине влажные, больные цветы.
Знаком показав, чтобы налили еще, Прокл Кузьмич закурил папиросу и долго любовался прозрачной вишневой тенью, которую отбрасывало на скатерть вино. Граненую ножку бокала он крепко зажал рукой, потому что судно бросало и все вокруг колыхалось и тряслось.
Около двух часов ветер достиг шквальной силы. Теперь даже Рупперту стало ясно, что дальнейшее пребывание в зоне циклона грозит кораблю неминуемой гибелью. Он начал маневр по расхождению и, надо отдать справедливость, выполнил его блестяще. Под углом в тридцать градусов «Трувор» виртуозно провел ветер справа по носу и во всю мощь своих новеньких турбин стал уходить из опасной зоны. Когда на мостик доложили, что барометр начал подниматься, Рупперт велел штурману спешно проложить курс на маяки пограничного Палангена.
