Они сейчас же покинут этот дом, даже если мне придется спустить их с лестницы!
Дон Аристео. Тогда тебе придется сначала спустить с лестницы меня, Маноло!
Дон Пепе(выступает вперед). И меня!
Донья Упенг(выступает вперед). И меня!
Мигель. Тебе придется сначала спустить с лестницы всех нас, Маноло!
Маноло стоит неподвижно, глядя на них.
Дон Аристео. Ну, мой мальчик, что ты теперь скажешь?
Кандида. И это еще не все, Маноло. Еще есть отец. Готов ли ты и его спустить с лестницы?
Пепанг. Отец ненавидит вас!
Паула. Отец с нами!
Кандида. А мы с отцом!
Битой(неожиданно кричит, показывая на дверь). Он идет! Он идет!
Пепанг(хватает Маноло за руку). Маноло, смотри! Это отец!
Хор гостей: «Лоренсо!», «А вот и Лоренсо!» и «Ола, Лоренсо!». Все в изумлении смотрят на дверь. Паула и Кандида, стоявшие спиной к двери, медленно, с испугом поворачиваются. Их лица вдруг светлеют, они поднимают головы, у них перехватывает дыхание, они улыбаются, прижимают руки к груди.
Паула и Кандида(звонкими голосами, в радостном ликовании). О папа! Папа! Папа!
С улицы доносится пение труб — оркестр играет церемониальный марш. Битой Камачо занимает свое обычное место слева. Опускается «занавес Интрамуроса», внутри все застывают.
Битой (торжественно вещает под звон колоколов и звуки музыки). Октябрь в Маниле! Это месяц, когда в разгар тайфунов город празднует свой величайший праздник! В этом месяце бакалейщики выставляют ветчину и сыры, в лавках сладостей полно конфет, рынки завалены яблоками, виноградом, апельсинами, грейпфрутами, а лотки — каштанами! В детские годы в этом месяце даже воздух становился праздничным, а в старом оперном театре открывался сезон!
Огни внутри сцены гаснут, звон колоколов и музыка стихают.
Отчетливо видны руины.
То был последний октябрь, который праздновал старый город. И то был последний раз, когда я видел ее живой — старую Манилу, последний раз, когда я видел на этой улице процессию в честь покровительницы моряков, последний раз, когда я приветствовал Пресвятую деву с балкона старого дома Марасиганов.
Его больше нет — нет дома дона Лоренсо Великолепного. Кусок стены, груда битого кирпича — вот все, что от него осталось. Понадобилась мировая война, чтобы уничтожить этот дом и трех человек, которые боролись за него. Они погибли, но так и не были побеждены. Они боролись против джунглей, боролись до самого конца. Их нет в живых — дона Лоренсо, Паулы, Кандиды, их нет в живых, они умерли ужасной смертью, от меча и огня. Они погибли вместе с домом, вместе с городом — и это, быть может, к лучшему. Они бы ни за что не пережили гибели старой Манилы. И все же — слышите! — она не мертва, она не погибла! Слушай, Паула! Слушай, Кандида! Ваш город — мой город, город наших отцов — живет! Что-то от него осталось, что-то выжило и будет жить, пока я живу и помню — я, который знал, любил и лелеял здесь все! (Опускается на колено и как бы берет горсть земли.)
О Паула, о Кандида, слушайте меня! Вашим прахом, прахом всех поколений клянусь продолжать, клянусь сохранять! Пусть наступают джунгли, пусть снова падают бомбы, но, пока я жив, — вы живы, и этот дорогой город нашей любви снова восстанет, хотя бы только в моей песне. Помнить и петь — вот мое призвание…
Свет вокруг Битоя гаснет. Видны лишь неподвижные руины, мерцающие в молчаливом лунном свете.
Занавес
