Внезапные шаги. Паренек бросается в кусты. Но сандалии, оставшиеся на берегу, возвещают о том, что он здесь недавно проходил и находится где-то неподалеку. Он сидит на корточках и не шевелится.
На него устремляется взгляд. Я наклоняюсь и роюсь в грязном тряпье, скрывающем от меня его кожу, живот, белые ляжки. Мне хочется не столько приручить его, сколько причинить ему боль.
Все так и будет. Затем он встанет и пустится наутек. Нужно лишь перелезть садовую калитку, и вот он уже снаружи, целый и невредимый - но как раз перед этим он споткнется о тушку птицы, которая снова взлетит в воздух.
На правой руке он носит кольцо из желтой пластмассы с большим сапфиром из синей - наподобие того барахла, что обычно вытягивают из ярмарочных автоматов.
Я провожу ладонью по изгибу хрупкого тела раздетого ребенка, который лежит в траве, чуть слышно дыша.
Он посмотрел на меня сквозь решетку: я подошел, протянул руку и потрогал пальцы, которые он просунул в ячейки. Упершись в косяк, я изо всех сил потянул ручку калитки и энергично затряс, но мне так и не удалось сломать ржавчину, из-за которой ее заклинило. Он удрал.
Там нечего искать. Пройти через калитку, ведущую в проулок, и вернуться к домам с кружевными занавесками на окнах
мое кованые прутья проследовать вдоль моей стены, подняться по ступенькам к порогу, войти, резко захлопнуть за собой дверь.
Я свернул всю одежду в клубки и один за другим побросал их в воду. Клубки уносило очень быстрым течением, они не цеплялись за неровности берега, намывную косу или корень и, наполняясь водой, не тонули на месте.
Он снимает рубашку и штаны, подходит к пятачку для стирки, немного медлит, затем стаскивает плавки и очень быстро влезает в воду. Дети редко приходят сюда купаться в одиночку: они не такие уж смельчаки. Вода в реке прозрачная, и на бетонном дне можно разглядеть камешки. Паренек вылавливает их слева и справа от себя и отбрасывает дальше: среди них есть плоские, но они плохо отскакивают.
Маленький образ куда краше. Своими тонкими контурами он обрисовывает более округлые и ясные формы. По улице проходит образ - прекрасный, будто новая жизнь.
Дом затерялся среди обширного участка, исчез на плане, где изображены лишь необитаемые площади. До него далеко. Сюда никто не приходит.
Едва выйдя из школы, мальчишка начинает о нем думать и шагает чуть быстрее. Это дом, куда он порой наведывается вечером или но второй половине дня, от нечего делать - мертвый и опасный дом, где всюду лопушки, провокации, тайны, прекрасный дом в его голове, знакомящий с тем, чего не увидишь, не испытаешь, не вообразишь больше нигде. Не решаясь войти, он огибает поля и добирается до ферм.
Камешки в несколько слоев - большой запущенный сад - фонарь, калитка, тюремные окна. Он поднимается по ступенькам. Дотрагивается до ручки, но вдруг пугается и убегает. Он еще вернется.
На сей раз проезжающие по трассе грузовики вовсе не страшат, а успокаивают своей запыленностью, вкусным запахом горелого бензина, мощным дыханием, укладывающим траву на откосе. Ребенок торопится.
Огонь не трещит. Шторы задернуты. Мальчик встает с моей кровати и незаметно смотрит в окно.
Идет дождь: далеко в глубине сада он увидел высокую и худую тень, скользившую под деревьями.
Теперь он мирно спит. За шторами восходит луна. Одеяла лежат на кровати: он подтянул их до самого подбородка. Охотничий трофей отбрасывает на потолок раздвоенную тень. В верхней части крыши, как раз над моим окном, гнездятся ночные птицы, сейчас время их пробуждения.
Ибо он находился там, в той комнате. Он не играл - остолбенел, расставив руки, и тело его обмякло. Довольно тощий ребенок с острыми костями, маленького роста, с великоватым лицом.
Он подбирает свою одежду, которую, раздеваясь, разбросал повсюду. Потолок кажется ему чересчур высоким, стены - чересчур тесными, а свет - чересчур слабым.
Он лежит на жесткой кровати и видит собственное тело под одеялами перед собой, бурое тряпье детского кроя - старую, заплесневелую, рваную ткань, в которой застряли строительный мусор и паучьи яйца.
