И, наконец, Тоня дома. Но отдыхать некогда. На столе появляется стопка тетрадей и бутылочка с красными чернилами. Приходит Райка и весь вечер старается молчать, чтобы не отвлекать Тоню от работы.
Нет, Райка Тоне ни в чем не мешает. Жить с ней легко и приятно. Жалко только, что она редко бывает дома. Она любит двигаться, быть на людях, вечно занята, вечно спешит. То выставка книг в библиотеке, то обсуждение нового романа, то лыжная вылазка. Но главное в ней то, что она простая и веселая. С ней легко и приятно. Только вот запретной темы трудно избежать. Перед сном Райка лежит и читает. И вдруг:
— Тонь! Брось свои тетради. Послушай: «Четверть седьмого! Как долго приходилось ее ждать! Он снова зашагал взад и вперед. Солнце склонялось к закату, небо зарделось над деревьями, и алый полусвет ложился сквозь узкие окна в его потемневшую комнату. Вдруг Литвинову почудилось, как будто дверь растворилась за ним тихо и быстро и так же быстро затворилась снова… Он обернулся: у двери, закутанная в черную мантилью, стояла женщина…
— Ирина! — воскликнул он и всплеснул руками…
Она подняла голову и упала ему на грудь…» Вот любили красиво. «Упала ему на грудь».
Тоня хмурится и говорит:
— Слушай, тебе замуж пора.
Райка на миг становится серьезной.
— А ведь, правда, пора! — И тут же смеется. — Как ты догадалась?
Некоторое время обе молчат. Потом Райка спрашивает:
— Тонь, а как ты думаешь, мог бы меня полюбить серьезный человек? Очень-очень серьезный…
— А почему бы нет? Ты о ком?
— Ну, этого я даже тебе не скажу. Я его боюсь…
Райка умолкает, слышно ее ровное дыхание.
Тоне тоже хочется спать. Но спать нельзя. Надо работать. Она идет на кухню, умывается холодной водой и снова садится за стол. Вот тетрадь Мамылина. «Самолет и вертолет отправляются одновременно из двух пунктов»… Самолет… Глаза Тони закрываются. Вихрится снег. Винт самолета растворяется в воздухе. Огромные алюминиевые лыжи скользят по полю. Летчик машет Тоне рукой, похожей на лохматую собаку. Так ведь это Борис… Почему же он не взял ее? Куда же он? Тоня кидается вслед самолету. Ледяная пыль больно бьет в лицо. Сечет до крови…
Тоня покачнулась на стуле. Ручка катится по тетради, оставляя красные следы. Тоня крепко растирает виски, но это не помогает. Тогда она торопливо откидывает одеяло, раздевается и ныряет под холодную простыню. А утром снова гром будильника над ухом. Тоня вскакивает с постели и включает репродуктор.
— Райка! Подъем!
Тоня сидит на раскладушке, поджав под себя ноги, и планирует урок алгебры. На подушке перед ней задачник и методика. Райки нет дома.
— Разрешите?
Это Зарепкина. Беглым взглядом она окидывает комнату.
— Значит, на новом месте?.. Антонина Петровна, я слышала, вы ездили куда-то? Не устраиваться ли?
Зарепкина усаживается за стол, локти упирает в скатерть. Она старается держаться не слишком официально. В голосе ее сочувствие. Так разговаривают с тяжело больным.
— Антонина Петровна, неужели вам и в голову не приходило, что он может быть женат?
— Не приходило.
— И вы никогда не пытались официально оформить с ним ваши отношения?
— Нет.
— Боже мой, какая доверчивость… Вы не обращайте внимания, что я говорю «боже мой». По убеждению я атеистка… Какая доверчивость и, я бы сказала, наивность. Надеюсь, вы не беременны?
— Нет.
— Так что же дальше? Надеюсь, вы понимаете, что перебраться из одной комнаты в другую — это не выход из положения. Мы нарочно дали вам время, чтобы вы все обдумали. Конечно, можно было бы по-другому. Но нам не хотелось выносить этот вопрос на собрание. Мы щадили вас в первую очередь. И все же долго так продолжаться не может. На вас смотрят коллектив и ученики… И Викентий Борисович мне пишет: «Выясните и сообщите, что предпринято…» А что, что мы можем ему ответить?
— Что вам нужно?
— Мне лично — ничего. Но самое правильное с точки зрения советской морали было бы кому-нибудь из вас уехать. Кому-нибудь, но он директор… Для него все это сложнее. А вам можно было бы организовать перевод в другую школу. РОНО, я уверена, пошло бы навстречу. Я прошу вас подумать. И не оттягивать решение. Хорошо бы получить ваш ответ не позже понедельника-вторника.
