— Мне нужен Зарепкин.
За дверью слышится:
— Генка, тебя.
— Юрий Николаевич.
— Не подходи.
И голос самого Генки.
— А? Вы меня?
— Геннадий, открой дверь! — голос Хмелева звучит совершенно обыденно, словно ничего особенного не произошло. Генка медлит. Слышно, как ребята перешептываются. Потом что-то гремит за дверью, и она открывается. Ребята кидаются по своим местам. Хмелев, дождавшись тишины, спрашивает:
— Как прошла репетиция?
— Какая репетиция?
— Концерта самодеятельности… в зоопарке.
Ребята смеются.
— Садитесь! — в тоне Хмелева ирония, но он не возмущен и не рассержен. Он оборачивается к классной доске. На ней мелом изображено фантастическое существо, прическа у существа Тонина, но вместо лица бульдожья морда с огромными, как у саблезубого тигра, клыками. Хмелев даже отходит на шаг, словно любуясь рисунком.
— А, пожалуй, не плохо… До Репина, положим, далеко, но получилось довольно страшно. Антонина Петровна, учтите: когда будете выпускать вашу «Бормашину» — Митя Копылов способный карикатурист, не забудьте о его таланте.
Митя недоуменно улыбается. Как Хмелев догадался, что это он?
— А ты, Геннадий, зайди после уроков в учительскую. Я запишу твой лай на пленку магнитофона. У тебя здорово получается. Можно подумать, что ты всю жизнь сидел на цепи… А теперь пойдемте, Антонина Петровна…
Хмелев пропускает Тоню вперед. Позади них тишина. В учительской он спрашивает:
— Но что же все-таки случилось?
Тоня кратко рассказывает. Хмелев недовольно хмурится.
— Плохо, очень плохо… Двойки ставить сумел бы и робот.
— Сумел бы.
— Только не требуйте извинений. Виноваты и они, и вы. Вы согласны?
— Согласна. Только что толку. Я думаю, в мороженщицы надо уходить.
Хмелев смеется:
— Это нужно было летом. А сейчас вы и на губную помаду не заработаете. — И дотрагиваясь до Тониной руки, прибавляет уже серьезно: — Не надо так. Жизнь — это не одноактная пьеса.
В воскресенье Тоня и Райка вставляют вторые рамы. В комнате становится глухо. Раньше слышно было, как деревья говорили с ветром, а теперь видно только, как они кланяются ему.
Покончив с рамами, девушки обсуждают свое житье-бытье. Прежде всего, они договариваются жить экономно. Зачем транжирить? Лучше на сэкономленные деньги съездить куда-нибудь летом, например, в Чехословакию. Готовить обед они решают по очереди. Неделю — одна, неделю — другая. Пол мыть — так же. В субботние вечера — кино, танцы, музыка, книги. И главное, чтоб ни слова о любви или о чем-нибудь таком. Никаких переживаний — основное в жизни энергия, здоровье, работа.
И снова наступают будни. В семь утра оглушительно звенит будильник. Тоня вскакивает с постели, включает репродуктор.
— Райка! Подъем!
Вместе делают утреннюю зарядку. Райка, разглядывая Тоню, замечает:
— У тебя хорошая фигура, — и шутливо вздыхает. — Вот бы мне… Мужчинам такие нравятся.
— Не знаю, — смеется Тоня. — Я не была мужчиной.
После зарядки Тоня плещется у рукомойника, до пояса окатывается ледяной водой. Она решила воспитывать в себе железную волю. Никаких переживаний. Затем, если ее очередь, готовит обед. Пока топится плита, составляет планы уроков.
А в два в школу. Только переступает порог учительской, к ней обращается Зарепкина:
— Антонина Петровна, это ваша?
В руках она держит книгу «Мастерство писателя».
— Теперь не моя.
— Знаю, знаю. Вы подарили Зяблову. Так вот, порадуйтесь — сегодня читал на уроке. Я, конечно, отобрала. И еще… Это вы написали на книге — «Легкие победы не льстят сердца русского»?
— Я. Это слова Суворова.
— Пусть Суворова… Так вот, первая «победа» уже налицо. У Зяблова двойка по сочинению.
— Плохо написал?
— Преотвратительно, да еще с какими-то претензиями. Обождите, я вам сейчас прочту… Вот: «Машина мчалась по залитой водой дороге, и от радиатора расходились рыжие усы брызг…» У радиатора и вдруг рыжие усы? Дикая чушь! Или вот еще: «Волны чмокали о борт лодки». Чмокали! Что они, свиньи?
— По-моему, вовсе не плохо.
— Ну, это только по-вашему. У вас всегда особое мнение. Но это не все, — Зарепкина делает значительное лицо. — Вы, Антонина Петровна, как классный руководитель, знаете об отношениях Зяблова и Батуриной?
