— Горацио, они бегут!
В пылу сражения ему кажется, что это он обратил их в такое стремительное бегство.
Тоня стоит в дверях и ждет. Класс уже на ногах и притих. Генка замечает это последним. Он спрыгивает со стола, бежит на свое место, торопливо сует шпагу под парту.
— Зарепкин, — говорит Тоня, — вытри стол.
Генка некоторое время колеблется — послушаться или нет. Затем идет к учительскому столу и смахивает рукавом следы пыльных подошв.
Тоня раскрывает классный журнал.
— Копылов, к доске.
Митя шагает через класс, стуча грубыми рабочими ботинками. Лицо его еще горит возбуждением рукопашной схватки.
— Докажи обратную теорему о свойствах вписанного четырехугольника.
Митя берет мел, внимательно рассматривает его, как будто в нем есть что-то замечательное.
— А может, прямую?
— Нет, обратную.
Митя озадачен. Прямую теорему он еще с грехом пополам доказал бы.
— Сформулируй теорему.
Легко сказать! Вчера с Генкой они смотрели три сеанса подряд: один детский и два взрослых. А утром, до школы, в кузнице мастерили шпаги. Шпаги вышли на славу.
Копейка шепчет, вытягивая губы трубкой:
— Если в четырехугольнике…
Ага, вспомнил!.. Митя кивает ей, все, мол, в порядке и, набрав воздуху, выпаливает:
— Если в четырехугольнике сумма двух противоположных углов равна ста восьмидесяти градусам, то во всякий треугольник можно вписать окружность.
— Винегрет, — говорит Тоня.
Митя удивлен. Ребята хохочут.
— Ничего смешного, — хмурится Тоня и выводит против фамилии Мити большую жирную двойку.
— Тухватуллина!
Копейка формулировку знает, но доказательства не учила.
— Почему? — спрашивает Тоня. — Тоже кино?
Копейка молча кивает.
— Садись, два. К доске Зарепкин.
Зарепкин лениво приподнимается из-за парты:
— Не учил.
Это еще двойка. Затем еще и еще. Неужели так-таки никто и не учил?
Тянет руку один Мамылин — он-то не был в кино. И не тянет, а поставил руку на локоть, и она торчит, как неживая.
Тоня скользит по фиолетовому столбику фамилий.
— Батурина!
Вся надежда на Веру. Если эта ответит, то опрос можно прекратить и поток двоек кончится.
В классе тихо. Все с жадностью впились в учебники. Вера останавливается около учительского стола и пытается припомнить то, что только сейчас прочла.
— Если в четырехугольнике сумма двух противоположных углов равна двум де… Двум де… Если в четырехугольнике сумма двух… сумма двух…
— Буксовочка, — флегматично замечает Генка.
Вера знает, что сейчас получит двойку, но не расстраивается. Какие это пустяки по сравнению с тем, что произошло в Эльсиноре. Ей даже не обидно, что учительница сердится. Вера на ее месте тоже бы сердилась, а Антонина Петровна на Верином месте тоже все бросила бы и пошла в кино. А после кино кому же захочется готовить уроки?!
— Тебе-то что помешало?
— Принц датский, — доносится с задней парты.
Опять смех. Тоне он кажется дурацким. Она не замечает, что в классе наступил тот перелом, когда никому уже ничего не страшно, а только смешно. Нужно бы и самой засмеяться. Давно пора, но сегодня она не может.
Она захлопывает классный журнал.
— Бездельники!
Берет линейку, циркуль и идет из класса. Этого никто не ожидал. Антонина Петровна — такая тихая и вдруг! Первым приходит в себя Генка. Он выскакивает со шпагой к доске и кричит:
— Горацио! Ко мне!
Около него немедленно оказывается Митя.
— Занимай оборону!
В это время Тоня входит в учительскую. Перед Хмелевым пачка сигарет. Тоня протягивает к ней руку.
— Можно?
Хмелев невозмутим.
— Берите.
«Черт меня дернул пойти в педагогический», — думает Тоня.
Большие настенные часы бьют четыре.
— До звонка еще далеко, — говорит Хмелев. — Я пойду в класс.
— Не надо.
Тоня взяла себя в руки. Она комкает в пепельнице недокуренную дымящуюся сигарету. Перед самой дверью восьмого она приостанавливается. Вся сжимается и напружинивается, как будто собираясь нырнуть с вышки. Берется за большую холодную ручку. Тянет ее к себе. Дверь не поддается. Она заперта изнутри. Тоня дергает ручку. Из-за двери слышится:
— Мя… у…
Это «мяу» сильно стилизовано, но все же можно узнать голос Зарепкина.
Тоня стучит в дверь.
— Откройте!
Из-за двери:
— Гав-гав!
Затем целый концерт звериных голосов. И хохот. Отвратительный обезьяний хохот. Подходит Хмелев. Прислушивается. Тоня хочет постучать еще раз. Он ее останавливает. Дожидается, когда шум утихает, и говорит громко:
