Теперь-то я не сомневался, что передо мной сумасшедший. Я сам творческий человек. Я решил после нескольких сочувственных фраз наконец поскорее отделаться от него.
— Как же это произошло? — задушевно спросил я.
Но он уже вполне овладел собой и, снова подхватив меня под руку, увлек дальше со всей своей горячечной энергией.
— Вам действительно это интересно? — обронил Ч. на ходу. — Я расскажу. Не беспокойтесь, это ничуть не помешает поискам нашей Гретхен.
Мы углубились в странные переулки под боком самого Кремля; гулкие мостовые резонировали под ногами бесчисленными подземельями. Ч. уверенно проводил меня под низкими арками: мы попадали в маленькие, совершенно провинциальные дворики со старомодными песочницами и беседочками, в которых, однако, был слышен натуральный бой курантов. Близилась полночь, но я никак не мог распрощаться с Ч. по той простой причине, что не мог вставить ни одного слова в его длинный, эмоциональный монолог.
Что это была за картина, понять оказалось затруднительно. По словам Ч., в ней вместилось «все»… Несколько лет назад, без ведома Ч., картина была продана неизвестному лицу последней из любовниц Ч., который ощутил это так, словно из него изъяли, украли саму его душу. С тех пор вся его жизнь заключена в поисках абсолютной картины.
Картина то появлялась, то исчезала с горизонта. Она как будто бы уже не раз переходила из рук в руки, и для того, чтобы хотя бы установить ее местонахождение, требовались все новые и новые расходы — кого-то подкупить, получить информацию. У себя дома Ч., кажется, продал уже все, за исключением тяжелой металлической кровати под ветхой и парализованной старушкой мамой. У кровати были огромные литые спинки, словно створки ворот, снятые с петель ограды у входа в Александровский сад. Впрочем, старушке маме это было, в общем, безразлично. Она лишь время от времени требовала к себе батюшку, чтобы покаяться и причаститься. Каялась в том, что в молодости любила гулять с парнями. Угождая маме, Ч. приходилось переодеваться в черное и самому изображать священника, после чего мама еще просила созвать соседей, чтобы те поздравили ее с совершением таинства.
Не прерывая рассказа, Ч. вел меня увлажнившимися ночными улицами, продолжая сверяться со своим дьявольским блокнотом.
— Где-то здесь… — пробормотал он, оглядываясь вокруг.
— Бог с ней, с Гретхен, — решительно сказал я. — Прекращаем поиски.
— Да как же, — в отчаянии засуетился Ч., — когда дело почти что сделано!
— Домой пора, — твердо сказал я, вытащив оставшиеся деньги, которые предполагал истратить «на любовь», засунул их в карман Ч.
Ч. без особой признательности, хотя и благосклонно, покачал головой.
— И все-таки, — спросил я Ч., который задумчиво щупал купюры в своем кармане, — что такое эта ваша абсолютная картина? Объясните, опишите хотя бы приблизительно. Как вы до этого додумались?
— Замысел этой вещи пришел мне в голову, когда однажды я смотрел на небо… — сказал он. — А вы, глядя на небо, разве никогда не замечали, что вот оно, небо, и если смотреть только на него, отрешившись от окружающего ландшафта, и пытаться представить себе, с чем оно ассоциируется само по себе, то вдруг чувствуешь, что под ним мог бы так же шуметь зеленый лес, или стоять дом, как в твоем детстве, или лежать заснеженное поле, или пылить степь… Улавливаете? И секрет тут совсем даже не в том, какое оно — небо. Оно может быть любым — чистым или пасмурным, — но под ним все равно так же ясно будут ощущаться тот же лес, дом, поле и так далее… Секрет в вашем собственном воображении, в вашей собственной душе… Даже если всмотреться в совершенно чистый холст, под которым поставлено некое название, то у вас обязательно возникнет некая определенная идея… И вот в качестве этюдов я брал чистые холсты, вставлял их в рамы и подписывал: «Лес», «Дом», «Поле». Если вы будете подставлять самые разнообразные и невероятные названия, то и ассоциации у вас будут возникать самые разнообразные и невероятные. Например, «Печаль», «Душа», «Христос»… Не правда ли, мгновенно возникает нечто определенное и однозначное?.. Затем меня осенило. А что если подписать — «Без названия» или, еще лучше, просто не подписывать никак? Что, что это тогда будет?!. Вы меня поняли?
