К тому же я чувствовал, что за его алчным интересом к деньгам, никак не вяжущимся с его свободными рассуждениями, должно скрываться что-то не совсем обычное — во всяком случае, не только нужда, полуголодное существование или стремление к выпивке.
— Судя по всему, ваши картины не очень-то раскупаются? — поинтересовался я со всей возможной деликатностью, когда мы приостановились неподалеку от ярко освещенного ресторанного входа, провожая взглядами входящие и выходящие парочки.
— А у вас купили хотя бы одну? — покосился на меня Ч.
— Не-ет… — признался я и поспешил добавить: — Впрочем, у меня на то имеются еще и свои личные, особые причины.
— Ну-ну?
— Я вообще никогда не понимал, как это возможно продавать свои полотна, отдавать их в чужие руки, расставаясь с ними, может быть, навсегда, чтобы, может быть, больше никогда в жизни их не увидеть…
— Вообще-то это взгляд сквалыги, а не художника, — снисходительно заметил Ч. — Но я вас понимая…
— Ах, вы все-таки понимаете! — снова начал распаляться я, изумляясь его неукротимой наглости.
— Ну так попробуйте просто выставлять свои произведения, — мягко посоветовал Ч. — А нет, так займитесь, что ли, литературой…
Я уже хотел взорваться, но тут Ч. хлопнул себя по лбу и энергично потянул меня за рукав.
— Кажется, круг начинает сужаться! — воскликнул он. — Думаю, мы вот-вот обнаружим ее!
Не издевается ли он надо мной, подумал я, но, посмотрев на него, отбросил подозрения: Ч. был бледен, словно перед инфарктом, и у него на лбу выступили блестящие капельки пота. Он сделал очередную пометку в своем колдовском блокноте, и мы продолжили таинственную экспедицию.
Я, однако, не собирался сдаваться без боя в нашем «принципиальном» споре.
— Хорошо же, — сказал я, возобновляя прерванный разговор, — к слову «художник» действительно почему-то особенно тяготеет эпитет «бедный», и мне, в частности, не удалось сколотить на искусстве денег. Но вы-то, вы! Вы все-таки «лучший художник» и могли-бы иметь, наверное, хотя бы минимум.
— В вашей логике есть что-то примерно местечковое. Вам никто не замечал этого? Вам бы немножко развить в себе эти качества, и вы действительно могли бы процветать… Не обижайтесь! — попросил он меня, предупреждая мое раздражение. — Ведь у нас коан как-никак. Вы не спорьте со мной, а наматывайте на ус, что говорит мастер. Перед тем, как спорить, просто поглядите на свое отражение в зеркале и увидите, что у вас нет пока никаких оснований не только проповедовать свои идеи, но даже спорить.
— Жестокая, но правда… — снова был вынужден признать я. — Но вы сами-то давно ли смотрелись в зеркало?
— Ох, из вас получился бы отменный процентщик. — вздохнул Ч. с какой-то смертельной усталостью. — Конечно, вид у меня убогий, и это якобы дает вам основание ставить нас на одну доску…
— Вовсе нет, — вставил я. — Главным образом, ваш гипертрофированный интерес к деньгам…
— Вот что я вам скажу… — Ч. даже остановился и привалился плечом к стене, словно опасаясь, что признание лишит его последних сил. — Во-первых, я вовсе не так уж нищ, как вам кажется; у меня имеется изрядная сумма. А во-вторых, я бы мог иметь в тысячу крат более того, если бы не был самым жестоким и вероломным образом обворован… Вот моя трагедия — я обворованный художник!
— Украли ваши картины?
— Не картины… Одну картину!
— Всего одну картину?
— Господи Исусе, да как вам, твердолобому, объяснишь? Одну, одну картину… Она одна-единственная только у меня и была!
— Что-что? — поразился я. — Вы — «лучший художник», и вы создали только одну-единственную картину?!
— Это вы, может быть, напишете тысячи картин, и все равно не будет от того никакого толку, — хмыкнул Ч. — А я создал…
Тут он поманил меня пальцем, чтобы я наклонился поближе. В его темных глазах с воспаленно вывернутыми красными веками набухли мутные слезы.
— …А я создал АБСОЛЮТНУЮ картину, — прошептал он и крепко сжал губы не то от боли, не то от гордости.
Признаюсь, я не удержался и в первый момент рассмеялся, но потом сразу обнял его за плечи, успокаивая:
— Не сердитесь, это у меня нервный смех… Вы успокойтесь, все уладится!
