У пана Якоба Данцигера на Лешно обедали. На кресле во главе стола сидел сам пан Якоб, маленький человечек с острой седой бородкой, румяными щечками и черными, как вишни, блестящими молодыми глазами. На пане Якобе был черный костюм, высокий твердый воротничок, черный галстук и репсовый жилет. Из рукавов выглядывали манжеты с золотыми запонками. За воротник пан Якоб заправил салфетку, длинную и широкую, как скатерть. Не переставая жевать, он шутил с дочерьми Сабиной и Анной и сыном Здзиславом. Семья недавно вернулась из Карлсбада, где пан Якоб пил воду, ходил на прогулки и говорил на ломаном немецком. Война тарифов между Россией и Пруссией была в самом разгаре, и пан Якоб рассчитывал на этом неплохо заработать.
Ассимилятором пан Данцигер не был, но у него было постоянное место в немецкой синагоге. По-польски он говорил почти без ошибок, читал «Гацфиро», когда-то учился у реб Аврума Штерна, царство ему небесное, и был знаком с Хаимом-Зелигом Слонимским. У жены пана Якоба пани Розы, дочери богатых родителей из Калиша, на левой щеке было багровое родимое пятно от глаза до шеи. За это пятно пан Якоб получил от тестя восемь тысяч рублей приданого. Пани Роза знала французский и играла на пианино. Ругаясь с мужем, она называла его «жидек»[183].
Старшая дочь, панна Сабина, была уже не молода, и при этом далеко не красавица: низенькая, полная, со слишком большой для ее роста головой. У Сабины были русые волосы, как у матери, пока та не поседела, голубые глаза и курносый носик. Когда-то Сабина училась в пансионе благородных девиц, куда евреек брали только по протекции. Она изучала не только французский, но еще английский и итальянский. Панна Сабина прекрасно знала литературу, писала на польском стихи, хотя никуда их не посылала, и не один год трудилась над каким-то переводом, который хранила в ящике стола. Отец приготовил для нее немалое приданое, на котором росли проценты, но панна Сабина не спешила замуж, даже если сваты носили цилиндры и крутились среди помещиков. Уж очень она была привередлива. Сабина не прикасалась к еде, если она пахла чуть-чуть не так, как ей нравилось, а чеснока, редьки, лука и селедки при Сабине нельзя было даже упоминать. Ее однокашницы давно повыходили замуж и нарожали детей, а Сабина все не могла выбрать жениха. Целыми днями она сидела в своей «голубой комнате», читала умные книги и дулась на родителей, сестру Анну, которая училась в седьмом классе гимназии, и брата Здзислава, который служил за жалованье в отцовской фирме, но не сегодня-завтра должен был стать компаньоном.
Когда семья сидела за обедом, в наружную дверь позвонили. Служанка-полька вошла в столовую и доложила, что «посланец» принес письмо пану Ципкину.
— Ну, возьми у него, — распорядился пан Якоб.
— Он никому не хочет отдавать, только пану Ципкину лично в руки.
— Ты же знаешь, что пан Ципкин здесь больше не живет.
— Он адрес спрашивает.
— У нас тут не справочное бюро! — подняла брови пани Данцигер.
— Погодите-ка, я кое-что придумал, — сказал Здзислав.
Он вышел с девушкой в коридор и через минуту вернулся, держа в руке распечатанный конверт и голубой листок бумаги. Семейный шут и выдумщик, Здзислав, как и его отец, был низкорослый и толстый, у него была короткая шея и курчавые, как овечья шерсть, волосы. Гимназии он не окончил, но был прирожденным коммерсантом. При этом Здзислав неплохо пел и умел ловко передразнивать людей. Он сказал «посланцу», что он и есть Ципкин, и посыльный отдал ему письмо. Здзислав встал посреди комнаты, напустил на себя важный вид, поднял руку и продекламировал:
Дорогой Александр! Я вчера приехала в Варшаву. Заходила в кафе возле университета, но тебя там не застала. Я остановилась в отеле «Краковский», номер восемь. Я очень страдаю. Прошу тебя, приходи скорее, я без тебя умру! Жду ответа. Навечно твоя Клара.
