— Слушался бы меня, мы бы уже у него не брали. Посмотри на Майера-Йоэла. Давно разбогатеть успел.
— Майер-Йоэл торгует, а я буду врачом.
— Где написано, что ты должен быть врачом? Отец хотел взять тебя в дело. Ты давно мог бы человеком стать, а все над книгами сидишь, глаза портишь. Приданое мы уже проели, ничего не осталось.
— У нас пока что все есть.
— Где? К Кларе ехать я не собираюсь. Она тебе говорит комплименты, а на меня смотрит, как на попрошайку. Отцовское имущество на нее переписано, она все к рукам прибрала.
— Мы и не обязаны туда ехать.
— И что нам делать? Приедем — она будет меня высмеивать, не приедем — будет внушать отцу, что я плохая дочь. И ты ведь знаешь, чего я боюсь. Этот Саша — звереныш какой-то.
— Ты из всего трагедию делаешь.
— Тебе легко говорить. Уходишь на целый день в университет, встречаешься там со своими шарлатанами. А мне что с того? Станешь врачом, а дальше? Доктор Гальперн, который напротив живет, — нищий, в карманах ветер свистит.
— Он плохой врач.
— Откуда ты знаешь, что сам будешь хорошим? Ни о деньгах не думаешь, ни о будущем. Сам же говоришь, постоянно с профессорами споришь. А если тебя срежут на экзамене, что тогда? Побираться идти? Или в Висле утопиться?
— Хватит уже!
Азриэл разделся и лег. Он чувствовал желание, но Шайндл сегодня «нечиста». Азриэл пожелал ей спокойной ночи и попытался заснуть, но сон не шел. В темноте привиделась прозекторская, столы, мертвые лица. Почему тот высокий парень повесился? Почему утопилась девушка с рыжими волосами? Сколько страданий должен перенести человек, чтобы решиться на такой шаг? Хоть теперь-то им хорошо? Действительно ли они уснули вечным сном? Вот он, Азриэл, только что погасил лампу. Значит, так он уничтожил свет?..
Азриэл ворочался на постели. День был тяжелый: работа, подготовка к экзаменам. По ночам мучили сомнения. Станет ли он хорошим врачом, достигнет ли в медицине того, чего не смогли достичь другие? Под присмотром профессора Азриэла уже начали допускать к практике в поликлинике, но сам Азриэл считал, что он слишком часто ошибается с диагнозом. Аускультация — его слабое место. Какой смысл лечить людей, если сотни тысяч гибнут из-за политики королевы Виктории или капризов Абдул Хамида?[147] Здесь, в Варшаве, многие живут в подвалах, по три семьи в одной тесной комнатушке. Страдают от сырости, вшей и голода, болеют чахоткой. Что толку в медицине, если людей сживают со свету?
Азриэл возлагал большие надежды на образование, но в науке бессчетное количество загадок и понятий, о которых никто не имеет представления, потому что их невозможно увидеть. В свете материализма и дарвинизма распадается все: Бог, душа, этика, семья, награда и наказание, даже долг жить и рождать новые поколения. Этими теориями можно оправдать любое насилие. Они подрывают основы существования, а все, что на них построили, — это телеграф…
Но что он, Азриэл, может сделать? Прошлого не вернуть. Вот что ему осталось: экзамены, зависимость от чиновников и страх, что он никогда не станет одним из сильных мира сего, не научится их языку, манерам и способности наслаждаться жизнью. Он, Азриэл, висит в воздухе, между небом и землей…
В темноте спальни Азриэл ясно ощутил, что совершил ошибку. Но когда? И как ее исправить? Веру он уже потерял. Он стремится только к материальным благам. Вдруг Азриэл подумал, что, наверно, так же чувствовал себя парень, который повесился на чердаке в Старом городе. Азриэл был на вскрытии…
Миреле снимала комнату на Дзельной. Ей повезло: она нашла хорошую мастерицу, которая быстро обучила ее парикмахерскому искусству. Через каких-то полтора месяца Миреле уже могла сделать прическу, и хозяйка стала отправлять ее к богатым дамам. Клиенткам с Маршалковской нравилось, как Миреле делает завивку или вплетает в прическу искусственные локоны. У нее была легкая рука, она не спешила, внимательно выслушивала желания клиентки, если надо, переспрашивала. Она никогда не дергала гребень. Если видела седой волос, удаляла его с корнем, чтобы он больше не вырос. Она ловко обращалась с ножницами, расческами и щипцами. Кто бы мог подумать, что вечером, вернувшись домой, Миреле становится совсем другим человеком? Она ставила на керосинку чайник или кастрюлю с парой картофелин, доставала из буфета буханку хлеба, кусок сыра и селедку. Продукты она всегда покупала загодя. Приготовив ужин, она садилась за уроки, которые задавал ей друг Азриэла Арон-Ушер Липман. Миреле прилежно изучала русский и польский языки, географию, иногда Арон-Ушер читал ей главы из «Истории цивилизации» Бокля или «Политической экономии» Милля. Но Миреле больше нравилось, когда Арон-Ушер не читал, а рассказывал. Она с интересом слушала, когда он пересказывал ей роман Чернышевского «Что делать?». Мир менялся на глазах. Парижские коммунары повешены, но идеи невозможно убить. Арон, как его называли коллеги, рассказывал Миреле о нигилистах, народниках и европейских социалистах. Царь Александр освободил крестьян, но они все равно остались рабами, темными и неграмотными. Европа шла вперед, а Россия оставалась позади. В Англии у парламента больше власти, чем у королевы Виктории, Франция — республика, в Америке Линкольн отменил рабство. Однако в России царская власть абсолютна. В Западной Европе евреи говорят на языках стран, в которых живут, и отдают детей в современные школы, а здесь говорят на жаргоне, одеваются, как азиаты, и верят в праведников-чудотворцев и нечистую силу. Сколько же еще пребывать в темноте?
